2007-072007-07
Центральному комитету ПОРП в Варшаве
СЕКРЕТНО. Экз.№1
Люблин, 5 февраля 1953
Посылая в приложения свое заявление относительно моей деятельности за пределами страны через доверенного тов. Кнапа Зигмунта, прошу обратить особое внимание на историю в Кермине и Гузарах, где андерсовские палачи замучили и заморили голодом около 35 000 поляков.
Описанное в моем заявлении делo, получив огласку в виде процесса против убийц, которые находятся сейчас в стране и за границей, потрясет совесть честных людей мира и сплотит нашу общественность в борьбе с внутренним и внешним врагом.
Кроме того, я являюсь еще одним из очевидцев убийства польских офицеров, которое совершили немецкие фашисты в Катыни.
Поскольку мое заявление не исчерпывает полностью преступлений, совершенных польскими фашистами над людьми, подозреваемыми в коммунизме и им сочувствующими, а также провокационного убийства немецкими фашистами польских офицеров в Катыни, - я готов дать исчерпывающие показания по этим двум делам перед комиссией, которая будет создана.
Приложение: заявление на 12 машинописных листах.
Для сведения:
1. Тов. Болеслава Берута, председателя ЦК ПОРП
2. Посольства CССP
ПЫХ Вацлав
Перевел: В. Гладченко (Архив внешней политики РФ, ф. 07, опись 30а, пор. 13, папка 20, л.49. Подлинник, заверенный собственноручной подписью переводчика В. Гладченко)
ЗАЯВЛЕНИЕ
по вопросу о моем пребывании за границей, а также о моей деятельности в тот период
Ковель
В 1939 г. после нападения гитлеровской Германии на Польшу я находился в авиационной части, направлявшейся к границам Румынии. Под Замостьем я отделился от части и, собрав около 50 человек, направился в Грубешов в направлении СССР.
В начале нашего пути мы встретили нашего командира майора Тарновского, который на вопрос, что нам делать и куда идти, ответил: «Поцелуйте меня в ж... и проваливайте своей дорогой». После этого он также направился в сторону Румынии, оставив нас одних.
Мы перешли Буг при таком положении вещей: продовольствия не было, все офицеры убежали в направлении Залещик и было необходимо следить за людьми, чтобы они не грабили гражданское население. Взяв на себя эту трудную задачу, я по дороге заходил в имения и там доставал продовольствие.
По дороге мы видели большие группы солдат без командиров, которые, будучи голодными, грабили местных жителей; проходили мимо усмиренных украинских поселений и часто попадавшихся пустых домов, из которых жители, опасаясь бродячих солдатских банд, бежали. Я слышал о нападениях украинцев на польских солдат, однако должен подчеркнуть, что на меня и мою группу не было нападений, благодаря, как предполагаю, дружественному отношению нашей группы к населению, которое мы встречали на своем пути.
Примерно 16.IХ.1939 г. мы добрались до Ковеля; там я увидел, что воинские части распущены, оружие роздано гражданскому населению, а солдаты освобождены от присяги командиром местного гарнизона.
18.IX.1939 г., если я не ошибаюсь, ночью в 01.00 советские войска вступили на станцию Ковель. По соглашению, те, кто хотел, отошли за Буг, а те, кто хотел остаться в СССР, были направлены несколькими колоннами на восток. Я со своей группой был направлен во Владимир, где мы, сдав оружие, были посажены в вагоны и отправлены на сборный пункт в Шепетовке.
Лагеря в Шепетовке
Эти лагеря были предназначены для сбора всех польских войск, бродивших без цели по Западной Украине. В этих лагерях офицеры, были отделены от рядовых и обеспечены охраной, т.к. рядовые, возмущенные их трусостью во время сентябрьской кампании, пытались совершить самосуд. Офицерам припоминали битье солдат по лицу, издевательства, дисциплинарные наказания и т.д.
До 4.Х.1939 г. солдаты были разделены на тех, кто хотел вернуться домой, и тех, кто хотел остаться на территории СССР. Желавших вернуться домой направили на станцию для отправки в первую очередь, а тех, кто выразил желание остаться в Советском Союзе, разделили на кандидатов в трудовые лагеря и на нетрудоспособных, к которым причислили и офицеров.
Офицеров направили в Старобельск, а желавших работать – в различные трудовые лагеря.
4.X.1939 меня в числе других 2000 человек направили в трудовой лагерь в Загорцах около Дубно на Западной Украине.
Загорце
Этот лагерь был предназначен для строительства 10-километрового участка трассы Киев-Львов. После начала работ около 800 человек самовольно разбежались по домам, а остальные, к которым принадлежал и я, продолжали работу.
Вначале я работал землекопом. За хорошую работу был назначен бригадиром, а затем командиром батальона. По моим указаниям была организована вся работа. При окончании работ по строительству трассы я узнал, что соседний лагерь в Радзивиллове еще не начал работу, т.к. люди взбунтовались.
Радзивиллов
В январе 1940 г. я вместе с группой активных работников был направлен в Радзивиллов для наведения порядка в организации лагеря. Я сразу увидел, что находившиеся в лагере подстрекаются фашистскими элементами и, прежде всего, замаскировавшимися офицерами.
Лагерь я разделил на батальоны, назначив командирами просоветских работников, а прежних командиров снял. На общем собрании провел выборы бригадиров, выделил хозяйственную бригаду. На совещании бригадиров всех недовольных мы направили в специальную бригаду.
Бригадирам разъяснили, что производящиеся работы являются стратегическими против гитлеризма, заткнули рот фашистам, и работа пошла. После окончания организации лагеря в Радзивиллове меня вызвали в НКВД, где мне сообщили, что обо мне собраны все сведения, на основании которых нет препятствий тому, чтобы я работал в качестве сотрудника НКВД, разумеется, если я на это согласен.
Я согласился и в мае 1940 г. был внесен в список секретных сотрудников НКВД, взяв себе псевдоним «СЕМП».
Работа моя заключалась в ликвидации фашистской деятельности и пропаганды, в подбадривании солдат, а также в присмотре за их здоровьем и безопасностью.
После окончания работ в Радзивиллове мне поручили организацию других лагерей.
Дальнейшая организационная работа
Летом 1940 г. я организовал трудовой лагерь в Сытне, осенью того же года в Родатычах, зимой 1941 г. в Янове около Львова и весной I941 г. в Скнилове около Львова.
Я организовывал лагеря на основе самоуправления, полностью обеспечивая их необходимыми пунктами обслуживания, такими как магазины, мастерские, госпитали, читальни и т.д.
Я организовывал концерты, самодеятельность, спортивные игры и т.д.
Серьезная работа проводилась в лагере в Скнилове, строившим военный аэродром, где моя административная и политическая работа требовала большой бдительности и выдержки для того, чтобы из потока взаимных обвинений и доносов выявить действительных врагов коммунизма, вовремя их устранить с важных работ.
Так, 2 офицера были направлены в Старобельск, а 8 гитлеровцев, скрывавшихся под маской польских солдат, были направлены вглубь СССР. Я должен подчеркнуть большую мягкость и чуткость властей НКВД по отношению к пленным. Между прочим я имел задание докладывать о случаях плохого обращения сотрудников НКВД, и в каждом случае сотрудник НКВД наказывался и отзывался из лагеря.
Жизнь пленных была очень хорошей. Противопожарные бочки ежедневно наполнялись до краев несъеденной пищей, ибо солдаты, зарабатывая столько, сколько и гражданские работники, имели возможность приобретать в лагерных магазинах яйца, масло, мясо и хлеб, не говоря уж о лакомствах и различного рода галантереи.
Пленные были обеспечены заботливым медицинским и санитарным обслуживанием. Санитарные и врачебные осмотры проводились через день. Как характерный пример помню, что врач Попова обещала платить солдатам по 5 рублей за каждую найденную вошь, но таковые, несмотря на усиленные поиски, не были обнаружены.
Наилучшим свидетельством медицинского обслуживания является факт, что в вышеописанных лагерях не было ни одного случая смерти. Это всегда можно подтвердить соответствующими документами.
22.VI.1941 г. гитлеровская Германия напала на СССР, и наши лагери решено было эвакуировать.
Эвакуация
23/VI-1941 г. наши лагери в составе 4 000 человек направились вглубь СССP. Я был назначен начальником по хозяйству по поручению НКВД. Требовалось сверхчеловеческое усилие и железная воля, чтобы обеспечить продовольствием 4 тысячи людей, не имея ни собственных магазинов, ни транспорта.
Продуктами мы снабжались в окрестных селениях, через которые проходили. На другой день мы достали 10 подвод и 4 автомобиля, и проблема частично была решена.
Наша колонна шла через Винницу до Золотоноши. По дороге на нас нападали националистическо-фашистские банды, нас обстреливали, бомбили гитлеровские самолеты, нас преследовали днем и ночью.
Было 2 случая, когда наша колонна оказывалась между двумя фронтами и только благодаря отваге и хладнокровию НКВД нам удалось перебросить колонну на взятых взаймы автомобилях в тыл фронта. Благодаря НКВД люди не погибли.
В таких условиях мы прошли 900-1000 км. Достигнув Золотоноши, мы сели на товарный поезд.
Товарным поездом из Золотоноши мы доехали до Старобельска. Поезд шел беспрерывно. Во время кратковременных остановок мы должны были накормить почти 4000 человек, что технически было невозможно, ибо колонна имела одну полевую кухню.
Я не спал день и ночь, чтобы справиться с задачей, однако обеспечить питанием я мог только один раз в день.
Прибыв в Старобельск, мы разместили людей в лагерях, оставленных польскими офицерами.
Старобельск
По прибытии в Старобельск группа фашистов сразу напала на меня, обвиняя в том, что люди голодали во время переезда. Возглавлял и подстрекал их поручик Лежановский и подхорунжие Малец и Карвовский, однако, большая группа заключенных окружила меня, не допустив фашистов.
Эта группа отвела меня в свою палатку, из которой я не выходил. Знакомые мои посещали меня и предупреждали об опасности, это были:
1/ гр. Боровский Вацлав из Мосова около Демблина; 2/ Вронко Тадеуш из Радома, с обувной фабрики; 3/ гр. Еджейчак Сильвестр из Демблина; 4/ гр. Бауман из Варшавы; 5/ гр. Хмелевский Владислав и очень много других, имен которых по истечении стольких лет не помню.
Несмотря на это, фашисты предупредили, что меня прикончат. Они устраивали засады ночью, поэтому я старался ночью не выходить, пробовали меня убить днем, но из этого ничего не получилось, т.к. меня постоянно окружали друзья. Эти неудачи фашисты пытались компенсировать тем, что старались донимать меня ругательствами, чинили различного рода неприятности, в чем верховодил некий Терликовский из поселка Руры около Люблина.
Узнав от солдат, которые не были эвакуированы из Старобельска, что в Старобельске будет строиться аэродром для бомбардировщиков, я добровольно поступил на строительство. Меня приняли и зачислили в руководящий состав. Мне была поручена организация работ по строительству аэродрома, а затем обработка технической документации.
К этим работам я привлек несколько специалистов, среди которых были и пленные из Старобельска, от них я и узнал, что польские офицеры были в Старобельске еще поздней весной 1941 г., что их вывезли в лагеря под Смоленском и Козельском, чтобы освободить лагеря в Старобельске для бригад, которые будут строить аэродром.
Я забыл упомянуть чрезвычайно важную вещь, что после прибытия в Старобельск НКВД объявил пленным амнистию, в результате чего советская администрация была заменена польской, выделенной из числа пленных.
Это привело к личным счетам, в которые и я был также втянут.
В Старобельск приехал из Лондона полковник, а позже генерал Вишневский с заданием организовать польские войска; из его выступления было видно исключительно насмешливое отношение к СССР; я понял, что для меня наступил последний час.
В это время на совещании с моим непосредственным начальником - полковником НКВД я получил задание наблюдать в дальнейшем за фашистами, выявлять прогитлеровских деятелей и в случае острой необходимости сигнализировать в НКВД. Мы договорились о пароле - «Вы случайно в Одессе не были?» – и отзыве - «Нет, не был». Я получил временный билет на все виды транспорта, а также удостоверение личности и справку.
Выступления против меня некоторых военнопленных усилились, каждую минуту мне угрожала смерть. Коллеги Гондек, Троцкий, Гиль, Борисович и Трофимчук предостерегали меня и рекомендовали уйти отсюда. Посоветовавшись с НКВД и воспользовавшись первым поездом, который направлялся в сторону Москвы, я выехал из Старобельских лагерей.
Катынь
Я доехал до Москвы, задержавшись в Рязани из-за продолжительной остановки поезда. В Москве я зарегистрировался в НКВД. Получив инструкции и продовольствие, я направился в польские лагеря, находящиеся под Смоленском. Причем мне сказали, чтобы я поторопился, если хочу их застать, поскольку уже было дано приказание об эвакуации.
Я доехал до Днепра. Казалось, что мост был испорчен. Однако через него мне удалось перебраться. Смоленск остался у меня с левой стороны. Я обошел его с севера и на Витебском шоссе натолкнулся на лагеря для военнопленных. Лагерь, к которому я подошел, имел название №2 О.H. Меня не хотели в него впустить и направили к начальнику.
Я заметил, что все было приготовлено к эвакуации. Автомашины и подводы были загружены одеждой и продовольствием. Офицеры НКВД с оживлением беседовали о сбрасывании на парашютах советских войск в тылы немецкой армии. Начальник, проверив мои документы, распорядился пока отвезти меня в лагерь №2 О.H. Он просил меня повлиять на пленных, чтобы они ускорили подготовку к эвакуации, так как время не ждало. Проверка моей личности была отложена на следующей день.
В лагере, куда меня привезли, я увидел, что офицеры в эвакуацию не собираются. Они лежали на постелях и запрещали желающим готовиться в дорогу. Несмотря на то, что таких желающих было явное большинство, они были запуганы польским начальником лагеря и особенно «двойкой».
Пленные уже знали о советско-польском соглашении. Это, по моему мнению, оказало влияние на то, что они начали выставлять перед НКВД нелепые требования. Например, они заявляли, что лагерь покинут только на автомашинах, а пешкам не пойдут; кто же покинет лагерь, тот является предателем и будет привлечен к суду в Польше. Я старался рассказать, что на востоке формируются польские части и ожидают польских офицеров. Я услыхал голоса, что без них армия не обойдется и именно поэтому СССР вынужден считаться с ними и уважать их требования. В конце на меня крикнули, чтобы я заткнул рот и не болтал, если меня не спрашивают.
До поздней ночи между пленными, особенно между старшими офицерами, продолжались споры, раздоры и ругань.
Утром меня разбудили возбужденные крики офицеров и я увидел протискивающихся к выходу людей. Выйдя за ними, я увидел, что лагерь окружен немецкой стражей.
Через некоторое время польский комендант лагеря выстроил пленных по-военному и, когда подошли немцы, отдал им рапорт. Немцы проверили присутствующих по именным спискам, захваченным, вероятно, у НКВД. Пленным было сказано, что их захватили с лагерем, и через переводчика зачитали лагерный распорядок, из которого я узнал, что второй дисциплинарный проступок карается смертью.
На следующий день, согласно немецким распоряжениям, начали организовываться группы для копания бомбоубежищ. Эти группы подбирались добровольно. Причем лучшим было обещано немедленное возвращение домой.
В группы офицеры подбирались словно в казино. Меня и других унтер-офицеров в компанию не принимали, ибо, как говорили капитан Мисцяк, майор Дзешина и поручик Дочинский, я и мой коллега Мерский не являлись офицерами.
Во время копания убежищ офицеров вызывали в так называемый штаб батальона для проверки учетных данных. Это были преимущественно штабные офицеры. Однажды эти офицеры возвратились, как они говорили, не будучи допрошенными, так как приехали два немца на мотоциклах с какими-то документами, по прочтении которых начальник распорядился отослать их.
С этого времени для проверки учетных данных никого не вызывали.
Было разрешено писать письма. Пленные писали письма, указывая обратный адрес: Штаб рабочего батальона №537. Это название дал сам комендант во время чтения лагерного распорядка.
Вскоре начали вывозить группы офицеров, которые лучше показали себя на работе. Их вывозили в сторону Смоленска, как говорили, на железнодорожную станцию.
Разумеется, это было поводом к тому, что пленные начали прощаться друг с другом, прощали друг другу обиды, клялись посещать друг друга и т.д. Каждая отъезжающая группа забирала с собой письма в Польшу.
Наконец, в бараке я остался один. Дежурный немец через переводчика спросил меня, почему я не выехал. Я ему ответил что меня не вызывали. Он проверил списки, приказал садиться в автомашину, и мы поехали в сторону Смоленска.
После того, как проехали более 10 км, автомашина свернула на проселочную дорогу и подъехала к вилле, которая находилась на расстоянии около 180-220 метров от шоссе. Меня привели к начальнику Арнесу или Арне. Тот выслушал немца, который меня привез, достал сумку и продолжительное время что-то искал в ней. Затем он потребовал у меня удостоверение личности. Я подал ему польское. Другие документы я порвал и выбросил в уборную. Начальник посмотрел удостоверение личности, проверил еще раз списки и через переводчика спросил: «Откуда я тут взялся». Я ответил, что убежал из других лагерей, хотел добраться домой и по дороге попал в эти лагеря. На это мне было отвечено, что я являюсь специально присланным коммунистом, ибо моей фамилии нет в списках. Желая спасти положение, я начал объяснять, что я действительно являюсь пленным и что в прежнем лагере был комендантом, откуда убежал из-за того, что после объявления амнистии группа врагов пыталась убить меня.
Мне подали карту и предложили показать этот лагерь. После того, как я показал, меня спросили, сколько времени я нахожусь здесь. Я соврал, заявив, что больше месяца, в то время как в действительности находился всего несколько дней. Затем они начали о чем-то говорить по-немецки. Из их разговора я запомнил повторяемые несколько раз слова: firer, gebels, befal.
После этого разговора начальник Арне похлопал меня по плечу и что-то громко сказал по-немецки. Присутствующие также громко рассмеялись. Переводчик объяснил, что скоро я присоединюсь к своим соотечественникам. В ответ на это заявление, обращаясь к начальнику, я сказал по-немецки известное мне слово «danke». Вслед за этим они снова рассмеялись.
Никакого протокола о моем допросе не составлялось, и я ничего не подписывал. Из деталей запомнил диван, на котором развалившись сидел Арне, и в конце комнаты шкаф, заполненный бутылками ликера.
Ко мне подошел среднего роста немец-блондин вместе с другим рыжим немцем высокого роста, который взял из-под стены другого пленного и, похлопав меня еще раз, приказал идти вперед.
От обоих немцев сильно разило алкоголем.
Выйдя, мы встретили двух женщин, смотревших на нас с испугом. Я усмехнулся им и помахал на прощанье рукой...
Нас провели от виллы каких-нибудь 600-800 метров по направлению к вновь выкопанным убежищам, которые находились на расстоянии около 200-220 метров от шоссе. Подойдя к яме, я почувствовал сильный удар в затылок и потерял сознание.
Когда очнулся, то почувствовал на себе какую-то тяжесть и во рту горький привкус. Было темно и чувствовался какой-то необъяснимый смрад. Я выкарабкался наверх и увидел, что лежал в яме, наполненной трупами, слегка присыпанными землей. Я заравнял после себя землю. Несмотря на нестерпимую боль, дополз до шоссе и там спрятался в кустах.
Насколько было возможно, я очистился от крови и земли и начал убегать в поле, ибо от виллы доносились немецкие крики, а также визг и лай собак.
Оказалось, что пьяный немец, который стрелял мне в затылок, ранил меня несмертельно.
Шрамом, полученным от выстрела немца, я могу в любую минуту доказать то, о чем рассказываю.
Я убегал полями, обходя дороги и людей. Через два дня, толкаемый голодом, я подошел к человеку, работающему на огороде около дома, и попросил есть.
Тот человек, посмотрев на меня, тотчас провел меня в дом, где меня накормили, вымыли и одели в другую одежду.
После того, как я отдохнул, ночью пришел хозяин вместе с пожилым мужчиной, который, осмотрев рану на голове, сказал, чтобы я рассказал обо всем подробно.
Выслушав, он неожиданно спросил у меня пароль. Конечно, я был удивлен. Тогда незнакомец рассмеялся и сказал, чтобы я был спокоен и хорошо выспался.
Этот человек, которым я по сей день восхищаюсь, проводил меня назад к своим. Он провел меня через Днепр. Мы пробирались мимо немецких танков, затем задворками дошли до места расположения советской артиллерии. Она была расположена около дороги, в кустах у реки. Нас провели к командиру.
Тот, выслушав, задержал моего спутника, а меня передал под опеку работника НКВД, который, по его словам, ехал в отпуск. Этот работник НКВД сначала на автомашине, а затем на поезде довез меня до города Тоцкое.
Там, после подачи рапорта в НКВД, на станции присоединился к группе польских пленных, прибывших в Тоцкое, чтобы влиться в польское войско, которое там начало формироваться.
В Тоцком были пленные, находившиеся в лагерях Старобельска, Козельска и других мест СССР, а также мои знакомые, упоминаемые в этом заявлении выше.
Тоцкое
В Тоцкое я прибыл поздней осенью и сразу увидел господствующие там антисоветские настроения, которые культивировались и направлялись генералами Токажевским, Окулицким и всеми офицерами 6-й пехотной дивизии. Усиливалась деятельность тайных судов. Не было и дня, чтобы не находили в кустах убитого человека.
Гр. Мадей Вацлав, проживающий в настоящее время в Люблине на Славинке, поручик Михеркевич /в 1947 г. полковник Команды С.П./ предупреждали меня почти каждый день.
И снова я не выходил по ночам, а днем всегда старался находиться в кругу большого количества людей, что не давало возможности осуществить постоянно угрожаемые покушения на меня.
Зимой 1942 г. вместе с группой летчиков и моряков меня перебросили в лагеря в Колтубянке.
Колтубянка
Лагеря находились в лесу. В них я пробыл около 6 недель. Меня перебрасывали с места на место, предпринимали все для того, чтобы я ушел. Тем не менее уйти я не мог, так как имел задание проводить разъяснительную работу, направленную против отечественной фашистской реакции. В результате этой работы много тысяч людей ушли из армии и позднее вступили в дивизию им. Костюшко.
На меня посыпались доносы. Сержант Милош Владислав /в настоящее время проживает в Стенжице около Демблина/, позднее пилот Андерса и английский офицер, а также Захвея Владислав /в настоящее время проживает в селении Ирена около Демблина/ открыто предупреждали о намерении убить меня. Этому помешала высылка части войск в Кермине в Узбекистане.
Кермине
В Кермине я прибыл в марте 1942 г. Нас встретили генералы Андерс и Шишко Богуш. Они говорили, чтобы мы среди своих выметали мусор.
Конечно, снова начались доносы. Был организован 2 Информационный отдел, организатором и инструктором которого был прибывший из Лондона майор Гурский.
Этот человек взял себе в помощники поручика Баранского и капитана Ковальчика, впоследствии майора английских войск, проживающего в настоящее время в Радоме, а также вышеупомянутого Милоша Захвейя и им подобных и приступил к чистке войсковых соединений от так называемых советских прислужников.
Штаб и часть войск разместилась в Кенимех, другая часть войск и сборная станция разместилась в Кермине.
Польское фашистское командование было удовлетворено тем обстоятельством, что оно находится вдали от центральных советских властей, что давало им возможность истреблять сторонников Советского Союза.
Указанное польское командование уменьшило нормы питания, ввело убийственно тяжелую муштру, до невозможности продолжительные переходы, марши, смотры и все это под палящим солнцем Азии (38°С в тени). Результаты не замедлили проявиться.
Заполнились госпитали, резко возросла смертность. Ежедневно копали могилы и ежедневно они загружались трупами.
Больные в госпиталях были оставлены безо всякого ухода, так как медицинские сестры, набранные среди так называемых панн светского общества брезгали больными. По утрам в реке, которая протекала около госпиталя, собирали много трупов, так как больные, не получая воды, для утоления жажды шли к реке и там умирали.
После того, как вышеупомянутый 2-й отдел составил список лиц, подозреваемых в том, что они являются сторонниками коммунизма, я был откомандирован из войск Андерса и направлен в Гузары.
Гузары в Узбекистане использовались андерсовским командованием для создания там сборного лагеря, контумацийного (kontumacyjnego) лагеря и места сосредоточения запасников. В Гузары направлялись неблагонадежные в политическом отношении для армии Андерса люди. Что касается меня, то я был отправлен в Гузары в группе 200 человек в конце марта 1942 г.
По дороге начальник нашей группы напился пьяным, и товарищи, забрав у него пакет, передали его мне. Просмотрев бумаги, я установил, что в списках в разделе примечание против многих фамилий были поставлены буквы «ZS”, а в специальном письме было указано несколько фамилий особо неблагонадежных; среди них была и моя фамилия.
Прибывши в Гузары, я вместе со всей группой отправился в штаб, где сообщил о прибытии и передал бумаги.
Увидев, что пакеты были вскрыты, принимавший их спросил у меня, кто это сделал и знаком ли я с содержанием бумаг. Я ответил, что сделал это пьяный начальник группы и что я знаком с их содержанием.
После того как была проведена проверка, нашу группу намеревались отправить на сборную станцию, которую в связи с тем, что посланные туда люди в скором времени умирали, называли «горой смерти». Мы воспротивились отправке. В результате этого нас направили в контумацийную роту. Сбило нас название, так как мы не знали, что оно означает. Распределили нас по 24 человека по палаткам, в которых можно было разместить только 6 человек. Постелей не дали. Палатки окружили вооруженной охраной.
На другой день мы узнали, что генерал Андерс со своими войсками выехал из СССР.
Утром я услышал в лагере громкие крики и увидел людей, которые в порядке наказания ползали по-пластунски.
На мой вопрос о том, что будет с нами в связи с выездом из СССР генерала Андерса, начальник сборного лагеря ответил мне, что он еще посмотрит - за границу могут ехать только настоящие поляки.
В связи с тем, что за границу выехала вся «двойка», штаб и много офицеров, некоторое время я был спокоен.
Организовался новый штаб, который был вынужден, по предложению советских властей, заняться подбором людей для направления их в действующую армию. Был направлен в армию и я. В связи с тем, что от голода и истощения пешком идти я уже не мог, к поезду меня привезли мои товарищи.
Следует добавить, что за несколько дней до этого мне удалось установить контакт с НКВД, куда я представил подробный доклад, дав в нем описание ужасной системы уничтожения демократов, проводимой фашистским командованием. В НКВД нам обещали оказать помощь.
В августе 1942 г. через Карше и Кермине нас привезли до Кенимех, названный поляками «Долиной Смерти».
Как оказалось, в Кенимех из порта Красноводска прилетел также и генерал Андерс с целью забрать остатки войск. Ген. Андерс провел смотр и созвал командование на совещание.
После совещания комиссия в составе полковника Кравчинского, поручика Нохребецкого, хорунжих Донбровского и Милоша провела отбор, вычеркивая из списков под видом коммунистов симпатизировавших Советскому Союзу людей. В итоге меня вторично отослали в Гузары. Следует добавить, что за жестокое обращение с людьми полковник Юзеф Кравчинский был прозван могильщиком.
В Кенимехе в результате жестокой и бессмысленной муштры также умирали люди, также копали множество могил. Смерти избегали только те, кто прошел специальный отбор. Для них был установлен особый рацион, иное размещение; к ним по-иному относились.
В этой местности в результате бесчеловечного отношения польского командования к людям погибло, по скромным подсчетам, около 10 000 человек.
В Гузары я вернулся в июле 1942 г. В связи с тем, что меня и группу, в которой я находился, нигде не принимали, мы были вынуждены направиться на сборную станцию «Гора Смерти».
На следующий день я отправился в НКВД, где мне рекомендовали отдохнуть и инструктировали по вопросу моей работы за пределами СССР. Там же я получил финансовую помощь. Мне рекомендовали быть осторожным.
Вернувшись на обед в лагерь, я установил, что положение в лагере и особенно условия питания в результате вмешательства НКВД значительно улучшились.
На следующий день мы были назначены для работы на продовольственных складах. Мы должны были выкапывать большие рвы в которые сваливали испорченные продукты.
В землю было закопано колоссальное количество копченостей, рыбы и консервов. Как я узнал, эта работа продолжалась уже 6 недель.
Имея право выходить с вышеупомянутой сборной станции, я расспрашивал людей, посещал другие лагери, заходил в госпитали. По собранным мною сведениям, я имел возможность установить, что в результате политики дискриминации, проводимой фашистским польским командованием, в местечке Гузары погибло 35 000 человек.
Поляк, отсылаемый в польский госпиталь, знал, что там он умрет; единственным спасением для него было направление в советский госпиталь, о чем и мечтал каждый заболевший.
Польское командование развело в лагере такую грязь и вшивость, что для прекращения эпидемии необходимо было прибегнуть к помощи советских санитарных частей. Как оказалось позже, такая политика польского командования была рассчитана и запланирована с тем, чтобы в будущем иметь материал для антисоветской пропаганды.
Как я уже упоминал выше, лагеря в местечке Гузары по замыслу были созданы для избавления от неугодных Андерсу элементов. Над этим работал весь штаб совместно с командованием отдельных частей.
Командование подбирало себе помощников среди унтер-офицеров полиции и санационной «двойки».
Вот фамилии, которые я запомнил в связи с тем, что от них исходили указания о проведении следствий, допросов и наказаний:
1. Генерал Богуш Шышко, сторонник усиления политики дискриминации.
2. Полковник Коц - командующий частями, расположенными в местечке Гузары, - проводивший в жизнь указания генерал Шышко.
3. Майор Юзеф Доминяк, начальник II информационного отдела, впоследствии командир 23-го пехотного батальона. В настоящее время находится в Познани (Польша).
4. Капитан Казимир Гощиньский - заместитель майора Доминяка, направленный впоследствии в Палестину для прохождения юридических курсов. В настоящее время находится в Люблине (Польша) и работает в воеводском оптовом галантерейном предприятии «Центрогал», ул. Бучка, 4, тел. 22-47.
5. Капитан Подковинский.
6. Хорунжий Юзеф Донбровский, находящийся в настоящее время в Польше.
7. Сержант Чижевский Вильгельм, Хмель Кульпинский и многие другие, которые независимо от того, на каком бы посту они ни находились, имели своей целью выполнение задачи, поставленной перед ними Андерсом и Шышко: «Выжечь коммунистическую заразу в польской армии».
В августе 1942 г. все оставшиеся в Гузарах части были отправлены в Красноводск. Перед выездом я присутствовал при сдаче советским властям продовольственных складов и был свидетелем того, что находящимся на складах продовольствием можно было бы прокормить несколько дивизий. Это продовольствие скопилось именно из тех порций, которые в свое время были не выданы солдатам. Следует заметить, что офицеры и командиры частей, находящихся в Гузарах, получали специальный рацион питания, предохранявший их от голода и эпидемии.
Красноводск
В августе 1942 г. я прибыл в порт на Каспийском море - Красноводск, где связался с НКВД и получил подробные инструкции по связи с СССР и о разведке за границей. Связь с СССР была установлена через станцию Гузары, а в отношении разведки за границей - указания оставались прежними.
Через неделю нас посадили на пароход и направили в Пехлеви (Персия).
Иpaк - Иран
Через четыре дня путешествия морем, в августе 1942 г. я прибыл в порт Пехлеви. После высадки на берег я был направлен на сборный пункт. Этот пункт, находившийся на берегу моря, вскоре был перенесен вглубь страны, в пустыню Карасим, затем - в Казилрыбант. В этих пустынях я пробыл до весны 1943 г. Меня перебрасывали с места на место. Никакого контакта с внешним миром установить было нельзя. Во время формирования авиационных частей я был направлен на сборный пункт этих частей. Там я предстал перед комиссией, которой руководил упоминаемый выше хорунжий Милош. Увидев меня, он немедленно вычеркнул меня из списка, а рядом с моей фамилией написал «ZS», что означало, как я потом узнал, «государственный изменник» («zdrajaca stanu»). В связи с тем, что меня вычеркнули из списков кандидатов, я был определен в 22-й пехотный батальон 7-й дивизии. Это была запасная часть, не входившая в состав корпуса. Поскольку я был старшим и имел соответствующую подготовку, мне поручили исполнять обязанности командира роты. В помощь мне выделили командира взвода Хельбина Станислава и Иваницкого Владислава, агентов II Информационного отдела, подчиняющихся хорунжему Домбровскому Юзефу и Хмелю.
Эта группка работала под руководством поручика Нохребецкого, офицера разведки, прошедшего учебу в ....
В связи с доносом Милоша я находился постоянно под наблюдением. Только потребность во мне как в специалисте, а также союз с СССР избавили меня от ликвидации. Обстоятельно это дело знает гр. Мадей Вацлав, проживающий в настоящее время в Люблине на Салвинке.
Я установил себе за правило не выходить одному за пределы лагеря.
В мае 1943 г., после смерти Сикорского нас вывезли в Палестину.
Палестина
В Палестине мы расположились около города Реховота. Слежка за мною усилилась - это я заметил по участившимся под всевозможными предлогами вызовам к Нохребецкому, Донбровскому либо Хмелю, а также по тому, что я постоянно вычеркивался из всевозможных списков, представляемых на предмет продвижения по службе, награждения, направления на учебу.
Я был предупрежден товарищами, чтобы я соблюдал максимум осторожности, так как поручик Нохребецкий официально требовал предания меня суду. Хельбин предупреждал публично о моей ликвидации.
Однажды в воскресенье Хельбин уговорил меня поехать с ним в Реховот. Находясь в ресторане, я был предупрежден кухаркой о необходимости немедленно вернуться в лагерь. На следующий день, после возвращения в лагерь, я узнал, что Станислав Хельбин был убит.
Поручик Нохребецкий уже начал допрашивать меня официально. Я не знаю, чем бы это кончилось, если бы не приказ о выезде в Египет.
Египет
Нас расквартировали в пустыне. За мной попрежнему продолжалась слежка, что требовало от меня всегда быть осторожным. Шло приготовление к переброске войск морем в Италию. Уголовным преступникам была объявлена амнистия, по случаю чего они были освобождены из заключения. После освобождения они снова стали бесчинствовать. Это уменьшило слежку за мной, что позволило мне послать через Каир рапорт в СССР. Весной 1944 г. нас посадили на суда с назначением на итальянский фронт.
Италия
Весной 1944 г. мы высадились в Италии в Таранто и были направлены в гор.Сан Базилья, около 80 км от Бави. Там была организована база для пополнения, в случае необходимости, 2 корпуса. Место офицера – осведомителя, которое занимал поручик Нохребецкий, занял поручик Шмагер и поручик Белявский. С ними сотрудничали как и прежде хорунжий Домбровский, сержант Кульпинский и Чижевский. За их работой следил и руководил ею майор Доминяк Юзеф (проживает в настоящее время в Польше в Познани).
Эти люди открыто вели антисоветскую работу, восхваляя при этом боеспособность гитлеровской армии.
В Сан-Базилио не прибыли: поручик Варушиньский из моей роты и 8 подхорунжих и унтер-офицеров, которые были отобраны Нохребецким на курсы для подготовки парашютистов, предназначенных для сбрасывания в Польшу.
Части 2-го корпуса вступили в борьбу против немцев. На фронт начали посылать пополнения, но меня, как и других коммунистов, постоянно вычеркивают из списков. Летом полковник Люзинский проводил набор в авиацию, моя кандидатура была отклонена в четвертый раз.
Поручик Скупень Владислав (из Закарпатья), ст. сержант Яловецкий (из Варшавы) и сержант Иваницкий предупреждали меня, что за мной по-прежнему следят и советовали, чтобы я остерегался. Они говорили, чтобы я даже не мечтал о переходе в корпус Андерса или в какую-либо другую школу, так как меня постоянно будут вычеркивать.
В связи с этим я сказал себе: можете меня ненавидеть как коммуниста, но должны признавать как специалиста. Я начал самостоятельно изучать административную службу и военное дело. Мое решение дало мне возможность постоянно находиться в лагере с тем, чтоб не попасть на какую-либо засаду. К нам начало прибывать пополнение для 2-го корпуса. Это были немецкие пленные, из которых 70% или умели, или очень слабо говорили по-польски. Эти люди давали о себе сведения, какие хотели. Им было открыто заявлено, что целью дальнейшей борьбы будет уничтожение коммунизма. Понимая опасность, я решил связаться с советскими представителями и для этой цели потребовал отпуск. По получении отпуска выехал в Неаполь и Рим. Однако, оказалось, что в тот же самый день вслед за мной выехал агент двойки Кульпинский, который остановился в той же гостинице, что и я.
Несмотря на эту трудность, мне удалось в Неаполе установить связь с советскими представителями, а в Риме - с польскими. Я передал подробный отчет и получил поручение проводить пропаганду за возвращение в Польшу.
Шел 1945 г. Возвратившись в Сан-Базилио, я приступил к агитационной и пропагандистской работе. В результате этой работы вся 7-я бригада, включая отъявленного врага СССР майора Доминяка, в течение года возвратилась в Польшу. Должен отметить, что лицам, записывающимся для возвращения в Польшу, чинились самые большие трудности. В отношении их применялись вероломные издевательства. Около 4 000 человек стали умалишенными или нервнобольными в серьезной форме. Безусловно, вину за эти издевательства несут полковник Кравчинский Юзеф, которого прозвали могильщиком, майор Доминяк Юзеф, поручик Беловский и Ссанагир, а также Нохребецкий, который был специально направлен из Африки, чтобы разъяснять людям об опасности, которая им грозит со стороны СССР, если они возвратятся в Польшу. Кандидатов на выезд в Польшу направляли в г.Червинара (Czerwinara) в лагерь для репатриантов. Этот лагерь был в ведении андерсовской администрации. После ликвидации англичанами лагеря в неиспользуемых подвалах и колодцах, находящихся в лагере, найдено много трупов. Это были трупы солдат, подозреваемых в коммунизме и симпатиях к СССР. После ликвидации лагеря в Червинаре peпaтриационные лагеря были переведены на территорию Англии, и кандидаты на выезд в Польшу должны были поэтому сначала выехать в Англию.
Помню, что в Сан-Базилио был беженец из Катыни Мерский Роланд. Он хотел дать английским властям перед выездом в Польшу показания о Катыни. Однако, по дороге в Бари в гор. Касамасима (Casamasima) его нашли у дороги с прострелянной головой.
После этого случая гражданин Стефан Сувала, крестьянин из-под Пулав (точный адрес знает гр-ка Прошиньская, проживающая в Пулавах по ул. Казимерской №12) предупредил меня, что он подслушал разговор в палатке поручика Нохребецкого, что я должен быть на днях ликвидирован. О том же самом меня предупредил поручик Супень, но и в этом случае из трудного положения меня спасла судьба, так как летом 1946 г. нас вывезли в Англию.
Англия
В Англию прибыл летом 1946 г. через порт Ливерпуль. Разместили нас в Carleton-Camp, в южной Walii. Лживая пропаганда Андерсa сразу была разоблачена. У «двойки» Андерса были вырваны клыки и они перестали быть такими грозными, какими были в Италии. Я немедленно отдал себя в распоряжение нашего посольства в Лондоне и занялся продажей газет. Эта деятельность андерсовскими штабистами считалась большим преступлением. Менялось местонахождение лагерей. Однако мне всегда удавалось получаемую из посольства прессу отправлять во все лагеря. Гр-н Сувала Стефан вновь предостерегал меня, что поручик Нохребецкий приехал в Англию за мной, но я уже его не боялся. Однако о вышеуказанных намерениях я поставил в известность атташе Польской Республики в Лондоне майора Кужа. Мои действия и действия моих коллег привели к тому, что около 90% офицеров и солдат вернулось в Польшу. Англичане не знали, как с нами поступить, как отговорить нас от возвращения. Прошел год. Нас перевозили из одного репатриационного лагеря в другой в надежде, что мы переменим свое решение, но это им не удалось. Тогда прибегли к другому способу. Лиц, стремившихся выехать в Польшу, склоняли, чтобы они перед выездом проверили за счет Англии состояние своего здоровья в госпитале. Я считал это мероприятие очень правильным и джентельментским со стороны англичан и поэтому записался в 4-й госпиталь в Шотландии, где и был помещен в неврологическое отделение.
Ночью я услышал ужасные крики. Спросив соседа о причине, я узнал, что по соседству с нами находится лагерь умалишенных.
Утром я увидел вблизи огромный лагерь, окруженный в три ряда колючей проволокой высотой в три метра, который был соединен с нашим госпиталем крытым коридором. Заинтересовавшись этим, я узнал, что неугодных лиц из нашего госпиталя через этот коридор заключают в лагерь для сумасшедших. После двух дней пребывания в госпитале гр-н Попко (госпитальный сапожник) посоветовал мне бежать из госпиталя, так как он узнал, что меня хотят заключить в лагерь, как многих других коммунистов, и тогда меня уже ничто не спасет. Такое же самое предупреждение сделали мне два солдата из обслуживающего персонала госпиталя. Поэтому, не ожидая дальнейших событий, я бежал из госпиталя. Возвратившись в репатриационный лагерь, узнал, что меня разыскивает какой-то офицер. Это был, как я узнал позже, поручик Супень, который спустя месяц был разжалован за положительное отношение к СССР. Однажды я разговаривал с коллегами на тему о моем преследовании Нохребецким. Один из солдат, слушавший разговор, заявил, что нечего бояться, так как Нохребецкий уже убит, его нашли у дороги, заваленного камнями. Подтверждение этого факта я нашел в прессе.
О преступлении по заключению демократически настроенных элементов в лагерь умалишенных при 4-м госпитале в Шотландии я представил подробный рапорт нашему послу в Лондоне, после чего, получив разрешение и дождавшись, наконец, парохода, я возвратился в Польшу. Это было в декабре 1947 г. Если в своем заявлении я не приводил фамилий офицеров разведки и контрразведки СССР, с которыми я сотрудничал, то я это сделал потому, что на это не уполномочен и не имею права. В случае необходимости, данные получить через Посольство СССР.
Заявление я старался написать как можно точнее, ничего не укрывая, стараясь описать сами факты, которые вспомнил.
Вацлав ПЫХ
Автор: Вацлав ПЫХ
Источник: Из интернета.
Смотри также:
Иллюстрации:
Плох тот солдат, который не хочет быть генералом, но еще хуже генерал, который не солдат.
Ратник. Независимый интернет
журнал.
