2008-02⁽¹⁵⁾

В ТУМАНЕ

а этом острове не было ледников, от него не отламывались и не уплывали коварные айсберги, у берегов не встречалось подводных скал, и все же этот остров считался одним из самых опасных мест Арктики.
        — Туманы... — объяснил капитан.
        Я бродил по палубе. Клочковатая мгла скрывала корму корабля. Был конец полярной навигации. Наш корабль последним уходил из этих широт.
        Я прислушался, вглядываясь в мутную стену. Может быть, мне показалось?
        Далекий, словно прорвавшийся к нам через вату, звук повторился еще раз. Нет сомнения — густым баритоном ревел гудок.
        Встречный корабль?
        Но ведь только вчера капитан говорил, что здесь нет никого, кроме нас!
        С капитанского мостика слышалась команда. Наш корабль менял курс.
        Туман не редел. Гребни волн внезапно отделялись от повисающей в воздухе плотной пены и разбивались о борт. Брызги долетали до палубы. Они были свежие и соленые.
        Вот, если в такой туман смоет тебя волной за борт! Хватятся не сразу. Ты еще держишься на воде и видишь, как уходит, растворяется во мгле борт корабля... Потом, тускнея, исчезнут огни, а ты... изнемогаешь в последних усилиях.
        Я передернул плечами и отошел от реллингов.
        Через равные промежутки слышался все тот же могучий бархатный звук, низкий, рокочущий. Так настойчиво можно только звать на помощь или предупреждать об опасности.
        Звук приближался. Одна низкая нота, спокойная и в то же время мощная, возникала в тумане, смолкала и рождалась вновь.
        Какая-то неведомая «северная Сирена», скрытая в опустившемся на море облаке, звала нас к себе.
        Раздалась отрывистая команда. Загрохотала цепь. Отдавали якорь. Загудел и наш гудок.
        Около меня выросла фигура капитана в макинтоше.
        — Ну, вот... добрались и до острова с маяком. Недурной баритон?
        — Поющий маяк? Сирена в тумане? — спросил я.
        Откуда-то снизу, словно из волн, послышался голос.
        Человек за бортом?
        Капитан и я перегнулись через реллинги.
        У высокого борта корабля прыгала крохотная лодчонка. Человек что-то кричал, верно, просил спустить трап или бросить веревку.
        Какой смельчак мог решиться плыть в тумане на звук нашего гудка?
        По штормтрапу человек поднялся на палубу. Он был в брезентовом плаще поверх ватной куртки и штанов. При виде капитана, на которого ему указали, он снял шапку, пригладил седоватые волосы и, сладко улыбаясь, подошел к нам.
        Его маленькие, близко посаженные глазки смотрели куда-то в сторону. Роста он был низенького, а от привычки не подымать головы казался еще ниже.
        — От души сердечно приветствую вас и поздравляю, товарищ капитан, с благополучным появлением. Как прошли в тумане, осмелюсь поинтересоваться? Небось сигнальчик-то помог вам. Вроде, как все вы мне жизнью теперь обязаны. Нет, это я только так... К слову пришлось... Очень приятно видеть корабль здесь в такое позднее время. Видите, маяк мой работает исправно. Рассчитываю, что шепнете вы это кому и где следует. Не позволите ли в каютку с вами пройти?
        — Отчего же, — сказал Борис Ефимович, — милости прошу.
        Мы сидели в каюте капитана.
        — Крепенького не найдется ли у вас? Свои запасы бережем. Зима длинная... наш полярный опыт не дозволяет расходовать, — говорил смотритель маяка. — Дай, думаю, навещу морячков на корабле. Ведь волнами да туманами меня не запужаешь. Ваше здоровье, товарищ капитан, и ваше, товарищ, не знаю, кем вы тут будете. Вот и думаю, что интересно ведь капитану про наши новости узнать.
        Я разглядывал разговорчивого человека. У него было бабье лицо, морщинистое, обветренное, но без того характерного для полярников загара, какой дается не солнцем, а ветром.
        — Преинтересно будет капитану узнать про наши дела, от которых кожа не бела. Вот так. Ваше здоровье. Особенно потому интересно, что может капитан по радио с начальником снестись и про все такое этакое свое мнение донести. Воздух надо прочистить на нашем острове. Туману тут много всякого... А голос вон какой! — Через иллюминатор доносился глухой баритон маяка. — Голос вон какой нужен, чтобы услышать тебя в тумане. Вот. А кричать хочется, поверите ли, товарищи дорогие. Кричать надобно. Госконтроль должен вмешаться, такие тут безобразия происходят... под покровом тумана, позвольте так выразиться...
        Капитан, обычно сам разговорчивый и общительный, слушал смотрителя молча. Тот продолжал:
        — Разврат, извините меня за слово неуместное, разврат тут царствует безвозмездно. Мне, конечно, дела до этого никакого нету, я от полярной станции отдельно, на самостоятельном, так сказать, бюджете, а все-таки... с души воротит... На берег съедете, сами увидите. Только внимания не обращайте, что они сейчас по своим комнаткам разъедутся. Это для отвода глаз... А они только и мечтают, как бы скорее льдом все тут сковало, чтобы никто к ним носу сунуть не мог... А я вот остаюсь!.. И это им, как бельмо на глазу. Они бы меня в ледяной воде утопили, белым бы медведям скормили. Только не таков Яков Григорьевич Суетин, это я, то есть... Будем знакомы... Очень приятно... Ваше здоровье! Не таков Суетин. Медведя любого один на один берет.
        — Шкурку белую позвольте поднести и вам, капитан, и вам, товарищ московский... Благодарны будете. Своей охоты, своей выделки... Да вы зря отказываетесь. У меня много — не обеднею.
        — Да, непорядки у нас, — заметно хмелея и уже не улыбаясь, беспрерывно говорил непрошеный гость. — А виноват во всем Хлынов Алексан Алексаныч. Гордый человек. Опыта никакого. Ему бы у меня учиться. Как-никак восемнадцать лет в Арктике. Не люблю Большой Земли. Суеты не люблю, ненавижу... Я тишину люблю... и порядок... А здесь? Разве это порядок? Начальником поставили молокососа, который девочку с толку сбивает... Гордый очень этот начальник полярной станции... а быть ему здесь, вроде, и не к чему. Опыт полярный у меня, товарищи, достаточный. Я метеорологом был, и механик я, на все специальности, и радист исправный. Характер у меня правильный. Дисциплина будет, здорово живешь! Хозяин я, нутром хозяин. — Он сжал неожиданно большой для такого хлипкого человека кулак. — Бывало, и не с таким хозяйством справлялся... Коровы, кони! Люди завидовали!.. У меня и здесь от работы отлынивать не посмеют...
        — Ваше здоровье, еще разрешите? Премного благодарен. Вот и думаю я, что надо государству копейку сберечь. Решил я в порядке соцсоревнования и ударничества взять на себя совмещение профессии. Будьте благонадежны — и с маяком справлюсь, и полярную станцию под опеку возьму. Товарища Хлынова Алексан Алексаныча примите на другое использование... а девочку оставьте. Я ее вымуштрую. Медвежью шкуру я ей еще летом подарил, самую крупную, самую отменную... Но не для этого дарил, не для этого... Прошу и от меня принять шкурки-то... вроде, будет, как сувенир... На память... об Арктике.
        Проводив наконец нежданного гостя, капитан попросил меня съехать вместе с ним на берег.
        К утру туман не раздернуло, но капитан все-таки приказал спускать «Петушок».
        Катер шел на певучий рев маяка. Берега не было видно. Зажженные огни «Седова» тускнели и наконец погасли.
        Кунгас, тащившийся на буксире, был едва заметен.
        На берегу нас встречали Суетин и Хлынов, начальник полярной станции. Это был медлительный человек с рыжей бородой и светлыми, голубыми глазами, неожиданно юными на этом обросшем лице.
        — Сперва ко мне на маячок прошу, — забегал перед капитаном Суетин. — По знакомству, так сказать. Алексан Алексаныч и сам ведь сознается, что скуповат. У него все по норме. Он, верите ли, куропаток настрелял, так и то в мясной паек зачислили... Разве неправду говорю, Алексан Алексаныч? А?
        — На куропаток подотчетные заряды ушли... — хмуро ответил Хлынов. — А мясного пайка для полярников вполне хватает. Никто не жалуется.
        — А кто на вас жаловаться будет? У маяка свой собственный бюджет. Я к вам некасаем. Товарищ капитан, и вы, товарищ московский, прошу, уважьте, загляните на маячок.
        — Мы сначала пройдем на полярную станцию, — не глядя на него, сказал капитан.
        Суетин исчез, словно растаял в тумане.
        — А мы ждали вас только через час, — сказал Хлынов и, вздохнув, добавил: — Заждались мы вас...
        Домик полярной станции внезапно вырос перед нами. Совсем близко, сотрясая мутный воздух, заревел гудок. Потом смолк. В ушах гудело. Вдруг мне показалось, что я слышу какую-то удивительно знакомую мелодию... Звуки рассыпаются сверкающей дробью, мощные аккорды звучат один за другим... Какая сила! Какой блеск!
        — Это наша полярница Верочка Смирнова играет, — пояснил Хлынов. — Она не знает, что мы уже идем. Она сейчас перестанет.
        — Тише, вы! — возмущенно остановил его капитан.
        Борис Ефимович стоял, приоткрыв дверь в сени, боялся пошевелиться. Лицо его преобразилось. Такое лицо бывало у Бориса Ефимовича тогда, когда он играл сам.
        — Второй концерт Рахманинова, — почти с благоговением произнес он.
        Мы трое стояли в сенях до тех пор, пока музыка внезапно не оборвалась.
        — Верочка у нас пианистка, — извиняющимся голосом пояснил Хлынов. — В Арктике она попала на полярную станцию, где пианино не было... А у нас рояль. Весной разрешение получила. Перевели ее на работу к нам, и она переход на лыжах сделала от фактории, куда ее подвезли на тракторе, до нас километров шестьдесят. Музыкальный техникум окончила. В консерваторию будет поступать. А работает хорошо... По специальности метеоролог...
        — Где же она? — спросил Борис Ефимович, входя в кают-компанию.
        Перелистывавшая ноты девушка вскочила, зарделась вся.
        — Здравствуйте, капитан, — сказала она, протягивая руку. — Вы простите — я не знала... Мы тут, несколько островов, самодеятельный концерт готовим. Каждый остров с каким-нибудь номером выступит. Вот я и готовилась... Простите...
        — А мне сказали, что вы в консерваторию готовитесь.
        — И в консерваторию тоже, — кивнула девушка.
        Капитан уселся сам и усадил девушку.
        — Это как же так... Вы мне расскажите... Я ведь тоже музыкант. Я на аккордеоне играю, потому что на «Седове» у нас сейчас пианино нет. Это как же вас вместо консерватории да в Арктику занесло?
        Девушка совсем смутилась.
        — Я так решила, товарищ капитан, — сказала она, оглядываясь на нас с Хлыновым, — я временно в Арктике... Когда он пошел в армию, я сказала, что пойду в Арктику... Он писал, что скоро вернется. И я через год вернусь.
        — Это вы про мужа?
        — Нет, я не замужем. Мы поженимся, когда оба вернемся.
        — Чудачка, так зачем же вам Арктика понадобилась?
        — Может быть... Мне хотелось поработать где очень трудно, и я нисколько не жалею, что поехала. Арктика всегда казалась мне такой замечательной!
        — Только казалась?
        — Нет, что вы! — спохватилась девушка. — Я сейчас вам что-то покажу. Я не знаю, может быть, это совсем и не нужно, но это так интересно... — Она выбежала в небольшую комнату, дверь которой выходила в кают-компанию.
        Хлынов пошел распорядиться о завтраке.
        Капитан многозначительно посмотрел на меня.
        Верочка вернулась с тетрадкой и альбомом в руках.
        — Я вот сюда все записываю, что наблюдаю... Когда что случается у нас на острове, какие прилетают птицы, какие попадаются рыбы... Вот паука удивительного поймала. Я зарисовала его. Он едва на тарелке умещался. Я его хотела сохранить, но он высох и рассыпался... Вы не знаете такого паука?
        — Паук-плавунец, — сказал капитан, посмотрев на рисунок.
        — Ну вот, а я думала, что открытие сделала. Я сказала, что Суетин — тут есть такой, — что он на этого паука походит. Что тут было! — и девушка весело рассмеялась.
        У капитана были дела с Хлыновым. Надо было сверить ведомости доставленных продуктов. Обычно это входило в обязанности второго помощника, но сейчас Борис Ефимович почему-то взял это на себя. Я должен был помогать ему. Оба мы «плавали» в таком деле и все время путались, а Хлынов был человек дотошный и требовал, чтобы все было сделано, как следует.
        — Вы давно здесь? — как бы невзначай расспрашивал его капитан.
        — Второй год. Я прежде с семьей в бухте Рубиновой жил. Мальчишка у меня подрос. В школу пора отдавать. Вот первый год без семьи живу.
        — Скучаете? — спросил капитан.
        Хлынов улыбнулся.
        — Смешно сказать... Зарок дал бороды не брить, пока с семьей не свижусь. Думаю перебраться на Диксон. Там и школа есть. А из Арктики уходить — сил нет. Вот посмотрите, какой у меня мальчонка... — он достал из письменного стола фотографию жены и ребенка.
        — Как живете здесь, дружно?
        Хлынов махнул рукой.
        — На полярной станции живем очень хорошо. Есть у нас еще радист и радистка. Поженились у нас. Жаль, вы их увозите. Но им повезло — опять вместе будут. Маяк вот только у нас поблизости... беспокойный, — нахмурился Хлынов.
        — Гудит? Так ведь скоро навигация кончается...
        — Не гудок беспокоит... Собаку нашу смотритель пристрелил. Уж не знали мы, как Верочку утешить. Хороший был пес. Не давал он Суетину к Верочке приближаться. Она без этого пса на метеоплощадку никогда не ходила... Вот Суетин и пристрелил.
        — Вот как, — помолчав, проговорил капитан.
        Я остался в кают-компании с Верочкой, а капитан пошел в радиорубку познакомиться с уезжающими радистами, поговорить с ними, как они прожили тут зиму.
        Потом вместе с капитаном мы зашли на маяк и после его осмотра сидели в комнате смотрителя, неряшливой, очевидно к нашему приходу наскоро прибранной. В ней пахло плохо выделанными шкурами.
        — Хорошо играет... — говорил Суетин про Верочку. Его бабье лицо расплылось в улыбке. — Очень мы все это любим. Только вещички-то она играет какие-то непутевые. Просишь, просишь сыграть «Огонек» или там «Синий платочек» — не играет. Все от гордости, это я так полагаю. А Хлынова нужно вывезти... это для того, чтобы ее же спасти. А насчет станции не сомневайтесь, справимся в порядке совмещения профессий. Пожалуйста, угощайтесь... У нас хоть тоже все по норме, но мы не Хлыновы, не поскупимся. Мы сами из крестьян. Из крепких, гостям всегда богатый стол. Медвежьи шкуры посмотреть не желаете ли? Я вам про каждую историю расскажу. Вот шкура медведицы. Я ее вам вместе с двумя медвежатами заверну... С этим семейством дело вот как было. Плыли мы на пароходе, когда меня сюда доставляли. Капитаном у нас был Николай Львович, да вы его знаете, он потом из Арктики в какой-то порт ушел... Увидал я медвежье семейство на льду и к капитану. Так и так, Николай Львович. А семейство нас почуяло — и к пароходу. Звери дурные. Страха не знают. Кто их в Арктике напугать может? Я с винтовочкой. Жду, когда поближе подойдут. Пассажиры собрались, ахают. Идут звери, воздух нюхают. На корабль дивятся. К самому борту подошли... Ну, не мишень, а просто прелесть. Я винтовочку на реллинги положил, удобно так... и спускаю курок. И надо же! Мальчишка — Федька-сирота — с базы одной его вывозили — подтолкнул меня под руку. Зверя, видите ли, ему жалко стало! Я в медвежонка метил, потому знаю, что от раненого или от убитого мать никуда не отойдет. И не уложил я зверя. Перекувыркнулся он через голову. Застонал, зарычал и ну бежать... На снегу красный след. Мать и брат за ним. Бегают медведи быстро. Второй раз я стрелять не стал. Сразу — на мостик. Николай Львович, прошу, мол, в погоню! Он поворчал, но согласился. Медвежатник страстный был. Стал корабль во льдах разворачиваться. Медвежонок раненый прилег за ропак, его и не видно. Мать с братом отошли было за километр, но как увидели, что чудище к раненому приближается, сразу на выручку. Тут я их всех и перестрелял. Сначала раненого прикончил. Потом медведицу уложил. Последний медвежонок бегает по льдине, не то ревет, не то плачет. Потеха! Я еще помедлил немного, чтобы зрители насмотрелись на зверя как следует. Ну, и его... Он закрутился, закрутился, потом прилег к братцу, будто отдохнуть. Ну, и не встал. Так мы их и поднимали, одним канатом.
        А вот эта шкура... Тоже медведица. В тот же раз мы ее во льдах заметили и стали гнать. Вот я говорил, что страху звери не знают. Эта медведица, верно, уже кораблями пуганная была. Никогда не видел я такого ужаса, с каким она удирала. И медвежонок с ней... Скачут через льды, как зайцы. Николай Львович полный ход дал. Корабль настигает зверей, а они мчатся, с льдины прямо в воду прыгают, плывут, как дельфины! В Сухуми я видел дельфинов-то... Потом выскакивают на льдину и опять, как олени мчатся. Потом снова — бултых в воду. Я на носу в кресле сижу, ружье наготове. Куда им, зверям, с кораблем состязаться. Прицелился, ну, прямо, как вот из окошка в собаку. Чик — и перестала медведица плыть. Лапы растопырила и не тонет, мертвая, а не тонет. Я потом и медвежонка прикончил, только мы его вылавливать не стали, некогда было. Или вот еще... Подошла медведица к самому борту...
        — Довольно! — вставая, резко сказал Борис Ефимович.
        — Что ж так скоро, али угощение не понравилось? — встревожился Суетин. — Да вы ничего и не попробовали! А я сижу, разговорами вас занимаю...
        — Мы уже наслушались ваших разговоров. Я получил указание вывезти вас из Арктики, — сухо сказал капитан.
        — Это как же так? — оторопел Суетин. — Это по какому такому праву? А маяк?
        — За маяком до начала навигации будет следить полярная станция. А вы зимовать в Арктике больше не будете. Понимаете? Никогда больше не будете.
        Суетин поднялся, мигая бесцветными ресницами.
        — Да вы это что? А полярная надбавка? По какому такому праву меня полярной надбавки лишать? Я сколько лет ее откладываю вместе с жалованием... Питание бесплатное, семейства у меня нет! Но на домик еще не хватает... Я не согласен...
        — Вашего согласия никто не спрашивает. Такие, как вы, зимовать в Арктике не будут.
        — Это какие же, как я?
        — Такие, которые в Арктике пристанища искали, — с гневом заговорил Борис Ефимович. — Необитаемый остров хотели найти в советском море. Чтоб волны до них не доставали. Бежали от этих свежих волн, и хозяйства крепкие бросали!..
        — Меня никто не раскулачивал!.. — крикнул, отступая, Суетин. — Я по своей воле хозяйство распродал, в город подался! У меня в анкетах пятен нету! Но я здесь не только что за длинным рублем...
        — Да, вы здесь не только за длинным рублем, — брезгливо сказал Борис Ефимович. — Вы сюда от советской жизни бежали. Все мне понятно. Только забыли вы, что и здесь советская земля. И здесь вы чужой и лишний...
        Сказав это, капитан вышел. Я хотел идти следом за ним, но Суетин ухватил меня за рукав.
        — Как же так — лишний? Товарищ дорогой! Вы же влиятельный... Вы с ним поговорите. Я вам все шкуры отдам. Это как же будет? Меня — и вдруг обратно на эту самую Большую Землю... Да не ужиться мне там! А надбавка? Да бог с ней, с надбавкой. Мне тишину нужно... Да я лучше в море спрыгну! В самый что ни на есть туман...
        Он был противен и жалок, этот человек, трясущийся, хватающий что-то руками и снова ставящий на место.
        — Это в чем же вина-то? В чем? — бормотал он. — Это все, верно, Хлынов, подлюга... И Верка эта! Ничейная баба! Несчастья от нее одни... Да я лучше из маяка ни ногой!.. Товарищ московский, вы с ним поговорите... Нельзя человека все равно как в огонь совать, сгорю я там... Ведь заслуги у меня есть! Иностранные пароходы тут проходили, а я не сбежал... не сбежал!
        Я вырвал свою руку, за которую все цеплялся Суетин, и вышел.
        В лицо мне ударил ветер. Я жадно глотал воздух, мне казалось, что я несколько минут не дышал.
        Борис Ефимович ждал меня.
        До катера нас провожал Хлынов.
        Капитан отчитывал его:
        — Почему же вы не ставили вопрос о Суетине? Вы должны были требовать его удаления с острова.
        — Так как же я могу, Борис Ефимович? Маяк — дело особое... от полярной станции — отдельный... Да и я как будто лично заинтересован. Ведь он меня во всех грехах обвиняет... а я вдруг его выселения стану требовать.
        — Эх вы!.. — с укором сказал капитан. — А еще начальник полярной станции!.. Вот ваши радисты уплывают вместе с нами, а радиограмму мне еще неделю назад прислали с требованием о вывозе с острова Суетина. Все подробно сообщили, дали тем мне возможность Москве доложить.
        — Так, значит... — оторопело сказал Хлынов, — вы уже все знали?
        — Знал. Только проверить должен был. Вот и проверил. И образину Суетина, мохнатую и липкую, выявил и вашу... ложную беспристрастность, товарищ начальник полярной станции. Урок вам из всего этого надо вынести. Здесь у нас передовой край. И людей таких, как Суетин, здесь тоже терпеть нельзя. Прощайте, Александр Александрович, — уже смягчаясь сказал капитан. — Передайте привет вашей пианистке.
        Хлынов смотрел виноватыми, детскими голубыми глазами. Ветер трепал его огненную бороду и гнал вслед нашему катеру снег и сорванную с волн пену.

Автор: Александр Петрович КАЗАНЦЕВ

Источник: ОБЫЧНЫЙ РЕЙС Полярные новеллы