2007-11

Россия занимает первое место в мире по абсолютной величине убыли населения. Ежегодно наша страна теряет около 800 тыс. человек, уступая по темпам вымирания лишь соседней Украине. При этом в центральной части Европейской России умирают в два-три раза чаще, чем рождаются, — историческое ядро российского государства представляет собой демографическую дыру мирового масштаба (см. карту 1).

 За полтора мирных десятилетия без войн и эпидемий Россия потеряла уже около 12 млн человек — 8% всего населения.

Российская общественность уже оценила всю серьезность стоящих перед страной демографических проблем и избавилась от иллюзий, что они рассосутся сами собой. Но как бороться с прогрессирующим вымиранием? Теоретически возможны две стратегии. Можно сделать ставку на собственные силы, то есть добиться существенного роста рождаемости коренного населения. А можно положиться на массовый приток иммигрантов из-за рубежа для поддержания жизнеспособности стремительно стареющего и постепенно вымирающего общества. Предстоящий выбор одного из этих вариантов без преувеличения можно назвать судьбоносным для государства — ведь от этого в решающей степени зависит будущий облик России, а возможно, и само ее существование.

Можно было бы ожидать, что в СМИ развернется дискуссия между специалистами, выступающими за выбор той или иной стратегии. Именно она помогла бы сформировать выверенную линию на противодействие депопуляции. Ничего подобного, однако, не происходит. В отечественных СМИ ученые-демографы и другие эксперты практически в один голос (см. график 1) доказывают, что пытаться выправить ситуацию с рождаемостью абсолютно нереально, а если кто и способен спасти нашу страну от вымирания, так это иммигранты.

Похоже, среднего россиянина уже давно убедили в том, что научной среде ответ на демографический вызов известен, а противодействие массовой иммиграции — удел ксенофобов, националистов и прочих нехороших маргиналов.

Однако нам кажется, что подобная уверенность может привести к катастрофическим последствиям для нашей страны уже в ближайшем будущем. И нам все-таки придется сделать ставку на собственные силы.

Демография популярная и нет

«Иммиграция — это суровая необходимость, непременное условие нашего развития в ближайшие десятилетия», — объясняет нам директор Центра миграционных исследований, член коллегии Федеральной миграционной службы России Жанна Зайончковская. «Сокращение численности населения России можно остановить только за счет иммигрантов», — заявляет наиболее известный отечественный демограф Анатолий Вишневский. В неизбежности массовой иммиграции нас уверяют авторитетные, или, лучше сказать, наиболее популярные в России демографы. Анатолий Вишневский, например, возглавляет крупнейшее в стране профильное заведение — Центр демографии и экологии человека Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, а также является главным редактором наиболее популярного у нас демографического информационного ресурса «Демоскоп-Weekly». Своими взглядами к ним близок глава Института этнологии и антропологии Валерий Тишков, по мнению которого, «в предстоящие два-три десятилетия иммиграция будет основным источником роста населения при нулевом (и даже отрицательном) естественном приросте».

Активными сторонниками ставки на иммиграцию являются практически все известные политики, которых принято считать либералами. «Россия имеет перспективу только как полиэтническое государство, активно подпитывающееся иммигрантами, а любое подчеркивание уникальной роли исключительно русского этноса в российском государстве — это просто бомба под будущее России», — заявляет с партийной трибуны сопредседатель СПС Егор Гайдар. «Не мигранты, а прекращение миграции на самом деле всерьез угрожает национальной безопасности нашей страны», — уверен лидер «Яблока» Григорий Явлинский. Иногда «либеральные» воззрения даже ставятся выше тех, кого они призваны осчастливить: «Российская деревня спилась и вымирает? Так давайте завозить корейцев! …Пускай в конкурентной борьбе победит сильнейший», — предлагает оригинальное решение проблемы председатель политсовета СПС Борис Немцов. Казалось бы, даже как-то странно спорить со стройным хором таких авторитетов.

Правда, анализ показывает, что единомыслие среди политиков и ученых кажущееся: множество специалистов не разделяет и резко критикует точку зрения «иммиграционщиков». Среди отечественных ученых-демографов последние, пожалуй, даже преобладают, в их числе известные в научной среде Владимир Архангельский, Леонид Рыбаковский, Александр Синельников, заведующий кафедрой социологии семьи и демографии соцфака МГУ Анатолий Антонов, директор Центра демографических исследований Игорь Белобородов и т. д. Но они, однако, персоны совсем не «раскрученные» и не избалованные вниманием СМИ, так что их точка зрения рядовому россиянину остается практически неизвестной. Поэтому мы решили предложить читателям ряд аргументов, подвергающих сомнению состоятельность «иммиграционной» теории.

Депопуляции можно избежать

Неизбежность и спасительность иммиграционной стратегии для нашей страны блестяще популяризована. Среди регулярно повторяемых аргументов важны прежде всего два. Первый гласит: вырождение является уделом всех развитых стран (а значит, и России, которая таковой стремится стать), оно повсеместно и необратимо, а все попытки его избежать неудачны. Вытекающий из первого второй тезис утверждает, что массовая иммиграция — единственный и общепризнанный способ решения демографической проблемы; опыт ее применения в целом успешен и именно благодаря ей добились процветания многие развитые страны.

На самом деле эти аргументы не только небесспорны, но и нередко опровергаются статистикой.

За последнее десятилетие сторонникам массовой иммиграции удалось вселить в россиян веру в том, что «…большинству этих (развитых) стран удается до сих пор либо поддерживать численность своего населения либо обеспечивать его… рост исключительно благодаря постоянному притоку иммигрантов» (кандидат географических наук Жанна Зайончковская), а «все страны от Норвегии до Италии в последние двадцать лет обеспечивают прирост населения за счет мигрантов» (член экспертного совета при Совете безопасности РФ Валерий Тишков).

Но, как свидетельствует статистика, на самом деле ситуация до сих пор почти противоположная. Ни в одном из центров развитого мира естественной убыли населения пока вообще не наблюдается. За 2004–2005 годы население Западной Европы естественным образом выросло на 240 тыс. человек, Японии — на 170 тыс., а США — на 3,4 млн человек. Утверждение об исключительно иммиграционном характере роста вообще выглядит антинаучно. По итогам прошедшего десятилетия из 24 развитых стран убыль населения наблюдалась только в двух — в Италии и Германии (см. график 2). Более того, в большинстве других стран естественный прирост населения превосходил приток иммигрантов. Самое забавное, что в последнее десятилетие во всех развитых странах, традиционно относимых к «иммигрантским», население росло преимущественно за счет усилий местных граждан: в Израиле, США и Канаде естественный прирост был больше нетто-иммиграции на 7–16%, в Австралии — в 1,5 раза, в Новой Зеландии — в 3,2 раза.

Правда, во многих странах Запада естественный прирост населения сохраняется лишь по инерции, из-за более высокого уровня рождаемости в предыдущих поколениях и увеличения продолжительности жизни, а убыль коренного населения в большинстве из них становится лишь вопросом времени. Поэтому в научных кругах «иммиграционщиков» популярен более аккуратный «депопуляционный» приговор странам Запада и России, который звучит приблизительно так: «Рождаемость не обеспечивает простого возобновления поколений ни в одной из развитых стран» (Анатолий Вишневский). Однако и с такими оговорками традиционное для сторонников массовой иммиграции утверждение оказывается неверным.

В США, крупнейшей стране развитого мира, в которой, по мнению Анатолия Вишневского, рождаемость «не очень высока и имеет тенденцию к снижению», коэффициент нетто-воспроизводства населения последние полвека медленно рос и с начала нынешнего десятилетия превысил уровень простого воспроизводства (см. график 3). Причем детальный статанализ фиксирует рост рождаемости не только по отдельным годам, но и в «реальных поколениях» (см. «Немного терминологии») жителей этой страны, а рождаемость у белых почти точно соответствует среднему по стране уровню (в немалой степени благодаря испаноязычным гражданам). То есть даже при полностью закрытых границах население США будет хоть и медленно, но все же увеличиваться.

Еще более ярким примером демографической непредопределенности является Израиль. Даже если исключить из рассмотрения весьма плодовитых арабов-мусульман, окажется, что у еврейского населения этой страны рождаемость приблизительно на 30% выше уровня, необходимого для простого воспроизводства поколений. Тут уж текущий высокий прирост достигается благодаря более религиозной части одного и того же этноса: в семьях евреев-ортодоксов, составляющих около 15% населения, обычно четверо детей и более. Кстати, спада рождаемости в последние десятилетия тут тоже не наблюдается (см. график 4).

Своего дна демографические показатели еврейского населения Израиля достигли еще в середине прошлого века, а вот в последние годы наблюдался их небольшой рост. Любопытная ситуация получается и с европейскими странами, если при расчете показателей воспроизводства населения учесть уменьшение текущего числа рождений из-за увеличения среднего возраста рожениц (по сути, они откладывают рождение детей «на потом», этот процесс наблюдается почти во всех странах континента, включая нашу). Введенный в оборот венскими демографами так называемый модифицированный коэффициент фертильности, учитывающий влияние этого процесса, свидетельствует в пользу того, что в некоторых странах континента — Исландии, Норвегии, Ирландии, Сербии — воспроизводство населения, похоже, тоже сохраняется (см. график 5).

Кстати, относительно высокие демографические показатели в некоторых развитых странах достигаются за счет той части общества, которая придерживается традиционных, в частности религиозных, ценностей. Традиционный образ жизни их здоровью, как правило, не вредит (скорее наоборот), что опровергает еще один популярный аргумент сторонников массовой иммиграции, которые тепло относятся к малодетности: «…глубокие познания “Демоскопа” позволяют ему утверждать: никогда и нигде традиционный уклад не существовал без высокой смертности». Например, живущие в Америке триста тысяч амишей, которые не только отвергают контрацепцию и имеют в среднем по восемь детей, но и не признают электроприборов, автомобилей, а также многих других достижений современности, живут столько же, сколько и средние американцы. В некоторых случаях и вовсе традиционный уклад способствует долголетию — именно такая ситуация наблюдается в нашей стране, где дольше всего живут жители Ингушетии и Дагестана, отличающиеся высокой рождаемостью.

Депопуляция обратима

Как уже упоминалось, рассказ о повсеместно удручающей демографической ситуации сторонники массовой иммиграции обычно дополняют заверениями в том, что переломить ее не удавалось никому, а все усилия по поощрению рождаемости в развитых странах оказались тщетны: «Многие вполне благополучные европейские страны совсем недавно прошли через тот же десятилетний период резкого падения рождаемости, и оно нигде не сменилось ростом», — утверждает Анатолий Вишневский. «В России смертность давно превышает рождаемость. Это свойство всех развитых стран с достаточно высоким или средневысоким уровнем населения… Такая демографическая ситуация будет сохраняться и в будущем», — вторит ему Валерий Тишков.

Этот тезис необходим для того, чтобы уверить в необратимости процесса вырождения коренного населения нашей страны. Но не только. Как кажется, зачастую дело еще и в негативном, можно даже сказать, неприязненном отношении некоторых демографов к росту рождаемости и любым мерам, на него нацеленным. Еще бы, ведь «…снижение рождаемости в глобальных масштабах ниже уровня простого воспроизводства на достаточно длительный период есть благо, а снижение рождаемости в России, как и на Западе, — лишь эпизод такого глобального поворота» (Анатолий Вишневский). Выходит приблизительно как у Троцкого: Россия — бревно, которое нужно бросить в топку мировой, демографической в нашем случае, революции. Кроме того, «…когда люди осознают ценность детей, они более ответственно относятся к их будущему, поэтому и сокращают их число» (Анатолий Вишневский). Социологические и статистические исследования свидетельствуют, что главная причина малодетности — забота родителей о себе самих, а не об обеспеченном будущем чад, ведь у наиболее состоятельной части общества рождаемость не возрастает, зато в системе ценностей, где аборт может быть символом заботы о детях, а многодетность — символом материнской безответственности, трудно ожидать позитивной оценки любых действий государства по поощрению рождаемости. А действия эти демографами-антинаталистами именуются не только «неудачными», «неэффективными», но и «нецелесообразными» и даже «вредными». Особенно удивительно слышать, когда меры государства, обычно выражающиеся в материальной помощи родителям, именуются «вмешательством в личную жизнь семьи».

Возвращаясь к утверждениям о перманентном падении рождаемости, можно отметить, что периоды значительного улучшения демографических показателей, главным образом в ответ на разнообразные меры по ее стимулированию, многократно наблюдались в той же Европе. После активизации демографической политики в Восточной Европе в 70−х годах прошлого века суммарный коэффициент рождаемости возрос на десятки процентов и во многих странах переместился в положительной зону — например, с 2,01 ребенка в 1968 году до 2,5 в 1974 году в Чехословакии. Аналогичное повышение коэффициента фертильности наблюдается с середины 80−х в скандинавских и ряде других стран Западной Европы, где рождаемость и поныне выше «дна», достигнутого десятилетия назад (см. график 6).

Наконец, в нашей стране, где нормальное воспроизводство населения прекратилось еще в 60−х, в середине 80−х, аккурат после принятия комплекса мер по поддержке семей с детьми (удлинение отпусков, увеличение матпособий), рождаемость выросла на 15–20% и показатель нетто-воспроизводства населения впервые за сорок лет превысил планку, необходимую для простого замещения поколений (см. график 3).

Однако сторонники массовой иммиграции замечают, что подобные периоды роста рождаемости способны впечатлить лишь дилетанта, так как представляют собой следствия «сдвига календаря»: семьи якобы лишь переносят на благоприятные годы отложенные или запланированные на поздний срок рождения, а на общее число детей, которых мать рожает за всю жизнь, эти меры влияния не оказывают. Этот фактор действительно играет немалую роль, но, как выясняется, у реальных поколений женщин, которые во время реализации наталистических мер находились в удобном для деторождения возрасте (25–35 лет), увеличение суммарного числа рожденных детей все-таки происходило (см. график 7).

Эффект от недолго действовавших мер господдержки, «размазанный» по многим поколениям, на первый взгляд может показаться небольшим. Так, в абсолютном выражении прирост рождаемости, достигнутый благодаря демографической политике РСФСР 1982–1989 годов, можно оценить в 2–2,5 млн младенцев, или около 10% от всех рождений в тот период. Но это скорее минимальное значение, на которое можно ориентироваться, если предполагать, что без демполитики рождаемость реальных поколений оставалась бы на неизменном уровне (см. кривую А на  графике 7). Если же исходить из гипотезы «иммиграционщиков», что рождаемость имеет тенденцию к снижению (см. кривую В на  графике 7), или учитывать тот эффект который дала бы демполитика, не будь она прекращена (см. кривую С на  графике 7), тогда потенциальный и достигнутый благодаря вмешательству государства прирост рождений придется увеличить в несколько раз.

Что касается не прошлого, а настоящего, то эффект от демполитики развитых стран хотя и сильно смазан влиянием других факторов, но вполне обнаруживается. Например, в Западной Европе самая низкая рождаемость наблюдается на юге континента, в Испании, Италии, Греции — именно там, где господдержка семьям с детьми самая низкая в ЕС (см. таблицу 1). Во Франции и в скандинавских странах, где расходы на семейную политику максимальны (более 4% ВВП), а государство давно занимается вопросами демографии, показатели рождаемости, напротив, одни из лучших по Европе и на 30–40% выше, чем у южан.

В некоторых случаях сторонники массовой иммиграции о потенциале государственного вмешательства и возможности улучшения демографической ситуации высказываются аккуратно, мол, какой-то эффект, может, и есть, но он уж точно недостаточен: «…предпринималось немало попыток остановить падение рождаемости, добиться ее повышения, однако если результаты таких попыток и были, то очень скромные и временные… Пока преобладает общая тенденция к понижению и никаких признаков более или менее устойчивого роста рождаемости нигде нет…», — убежден Анатолий Вишневский.

Однако и такие утверждения не выглядят безупречными. Не будем останавливаться на вышеупомянутых примерах США и Израиля, где рождаемость в последние десятилетия оставалась достаточно высокой и плавно возрастала, — демографы-иммиграционщики порой сознательно оставляют их за бортом своего внимания (см. график 4). Приведем, к сожалению, малоизвестный, но весьма яркий пример Франции, которая еще в XIX веке, пожалуй, первой из развитых стран столкнулась с депопуляцией, не связанной с влиянием неблагоприятных факторов.

Среднестатистическая француженка, родившаяся в 1890−х годах, имела лишь двух детей, что было гораздо ниже уровня, необходимого в те времена для простого воспроизводства населения (см. график 8). Тогда Франция одной из первых озаботилась проблемой рождаемости, а после Второй мировой войны президент страны Шарль де Голль организовал Совет по народонаселению, в стране был создан институт демографических исследований (INED) и принят комплекс дополнительных мер по стимулированию рождаемости. У последующих поколений демографические показатели стали существенно улучшаться, в результате чего француженки стали рожать на 30% детей больше. Стране удалось избежать естественной убыли населения и добиться его естественного прироста, причем существенного. И хотя во второй половине ХХ века эффект стал постепенно уменьшаться, современные француженки, вышедшие из фертильного возраста, родили больше своих землячек конца позапрошлого века (см. график 8).

Вышесказанное, конечно, не означает, что у развитых стран нет серьезных проблем с демографией, а лишь указывает на предвзятость тех, кто пытается обосновать ставку на массовую иммиграцию полным отсутствием каких-либо альтернатив: «Есть концепция демографической политики, цель которой — добиться стабилизации ситуации и создать предпосылки для последующего роста населения. Но это просто невозможно… Россия — часть развитого “Севера”, и население России, так же как и население всей Европы, обречено на сокращение» (Анатолий Вишневский). Постоянная констатация этого научного приговора для сторонников массовой иммиграции исключительно важна, ведь только с его помощью можно убедить простых обывателей, чурающихся иммиграции, в ее жизненной необходимости.

Метод ложных альтернатив

Чтобы иммигранты захотели приехать к нам и осесть навеки, власти должны сделать все необходимое для их беспрепятственного приезда и включения в общество, уверены сторонники массовой иммиграции. А чтобы процесс замещения коренного населения шел без эксцессов, власти должны полностью изгнать из себя русский дух и всячески прививать любовь к иммигрантам остаткам аборигенов. «Мы должны радикально изменить свой взгляд на главнейшие задачи формирования российского государства… Россия имеет перспективу в XXI веке как многонациональная страна российских граждан… Любое подчеркивание уникальной роли исключительно русского этноса в российском государстве — это просто бомба под будущее России в XXI веке», — формулирует идею Егор Гайдар. «Ассимиляция, обновление крови, приводит к появлению более одаренного, талантливого потомства, как говорится, улучшает породу», — обосновывает спасение россиян с помощью иммигрантов Ирина Хакамада.

После заверений в неизбежности массового притока иммигрантов перед сторонниками этой идеи возникает важная цель — доказать общественности, что ничего страшного в иммиграции нет, что она, напротив, является мощным стимулом для развития государства и роста благосостояния его граждан. Наиболее популярный аргумент в защиту этого тезиса указывает на пример «иммигрантских» государств, а точнее говоря, стран переселенческого капитализма. Особенно любят указывать на лидера современного мира — США, реже в качестве примеров фигурируют Канада, Австралия, Новая Зеландия. Однако опыт Израиля и ЮАР, также относящихся к группе стран переселенческого капитализма, «иммиграционщики» не вспоминают (чуть позже мы поясним почему).

В качестве одного из идеалов приводится американская модель «плавильного котла», благодаря которому разные нации смогли образовать единый народ. Соответственно, если мы пойдем тем же путем, «Россия может стать процветающей Америкой XXI века» (Борис Немцов), ну а если будем артачиться и не пускать иммигрантов, «…Россия обезлюдеет и ее заселят не спрашивая, а тогда рухнет ее экономика и русским станет жить совсем плохо» (председатель президиума Совета по внешней и оборонной политике Сергей Караганов).

Вообще-то, сравнение с Америкой странно, ведь, если придерживаться исторических аналогий, выходит, что сторонники массовой иммиграции от всей души желают коренному населению нашей страны разделить судьбу массово истреблявшихся индейцев и оказаться в резервациях. Но главный недостаток эффектных аналогий с «иммигрантскими» странами состоит в том, что их авторы никогда не говорят о том, сколь разной может быть иммиграция, а также о том, что у нас нет даже малейшего шанса рассчитывать на ту ее разновидность, которая обеспечила процветание США, Канаде и другим подобным государствам.

Судите сами. Если в Москву из Латвии приедет высококвалифицированный русский репатриант в трудоспособном возрасте, вряд ли кто-то вообще будет относиться к нему как к иммигранту и чужаку. Его не потребуется обучать русскому языку и прививать уважение к культуре и обычаям принявшей его страны. Он уже с самого начала будет не отвлекать, а генерировать финансовые средства для общества и вскоре после приезда без особых проблем вольется в ряды коренных жителей. А вот социальные последствия приезда в Россию не имеющей образования, не знающей русского языка семьи афганцев с шестью детьми совсем иные. В лучшем случае их религиозные воззрения, убеждения и образ жизни будут кардинально и долго отличаться от принятых среди местного населения. Они будут обречены на низкооплачиваемую работу и сегрегацию и не смогут обойтись без весомой социальной помощи государства. Впору задуматься, сколько поколений понадобится на их полную ассимиляцию и ассимилируются ли они вообще. Ну а если таких иммигрантов в страну станет приезжать по нескольку миллионов в год, тут уже нужно гадать, кто кого и как ассимилирует.

Как свидетельствует историческая статистика, за очень редкими исключениями успешные «сплавления» иммигрантов с образованием единых наций случались только тогда, когда исходные «компоненты» отличались весьма высокой степенью культурной близости. Например, столь любимые сторонниками массовой иммиграции страны переселенческого капитализма до последних десятилетий принимали в качестве полноправных граждан почти исключительно белых иммигрантов-христиан, среди которых к тому же доминировали представители англо-саксонской языковой группы (см. график 9). При этом приток инокультурных иммигрантов ограничивался самой иммиграционной политикой. Например, когда в конце XIX века на строительство трансканадской дороги в больших количествах потянулись китайские иммигранты, правительство этой североамериканской страны приняло специальный закон, ограничивающий их въезд. Разного рода ограничения на въезд неевропейцев де-юре были отменены в этой стране лишь в 1962 году, а де-факто они действуют и находят отражение в балльной системе оценки иммигрантов и поныне. В итоге после нескольких веков взаимных «притирок», иногда кровопролитных, члены диаспор, имевшие одинаковый цвет кожи, общую религию и схожие жизненные ценности, во втором-третьем поколении смешивались друг с другом.

В тех же случаях, когда иммигранты по культуре, традициям, религии и внешности значительно отличались от доминирующей социальной группы, никакой интеграционной идиллии почти никогда не наблюдалось. Точнее было бы даже сказать, что чаще наблюдается взаимная неприязнь или того хуже. Даже в самих «иммигрантских» странах равных возможностей, приводимых в качестве примера взаимной ассимиляции, уже одного шага в сторону от базового этнокультурного типа оказывалось достаточно, чтобы привести к формированию обособленных, не смешивающихся социумов, имеющих целый спектр проблем во взаимоотношениях с остальным обществом. Всем, например, хорошо известно о существовании в США так и не ассимилированной на протяжении нескольких веков негритянской общины. Несмотря на единую веру, культурные ценности, толерантность общества и запрет на слово nigger, сегрегация лишь перешла в скрытую форму. Конфликты между чернокожими и белыми полицейскими, расовая предвзятость судей и сегрегация на бытовом уровне весьма актуальны в Америке и сейчас. Средний афроамериканец зарабатывает куда меньше белого, в восемь раз чаще совершает убийства, чем представители других рас, живет в своем этническом районе и не мыслит брака с человеком европейской внешности. Ни взаимной ассимиляции, ни терпимости достичь пока не удалось.

Отношения меньшинств Австралии, Канады и США с белым большинством можно назвать идиллией по сравнению с двумя оставшимися «иммигрантскими» странами — Израилем и ЮАР. Последняя лишь совсем недавно покончила с политикой официальной сегрегации и вопиющей дискриминации негритянского населения белым меньшинством, после чего вместе с соседней Зимбабве приступила к обратной по смыслу стратегии, которая получила название «Реабилитация угнетенного чернокожего населения». В ЮАР белое население потихоньку пакует чемоданы — за последние пятнадцать лет страну покинуло около 20% представителей этой расовой группы, а в Зимбабве часть белых фермеров, которые не захотели расстаться со своим имуществом и землей, уже отправили на тот свет. С учетом демографических тенденций и эмиграции в ближайшие пятьдесят лет юг континента будет полностью очищен от белого населения и проблема взаимной ассимиляции исчезнет вместе с ними. Ну а про израильско-арабскую «дружбу» знают все.

Восточные сказки

Примеры Израиля и ЮАР очень важны, поскольку показывают масштаб проблем, которые может сулить появление новой этнической группы. Как свидетельствует история, если приток культурно чуждых иммигрантов оказывался слишком велик, а сами они куда более плодовиты и социально активны, чем местные жители, то они весьма быстро (по историческим меркам) превращаются в хозяев принявшей их земли. Как гласит известная поговорка, аборигены — это последние завоеватели. Например, в раннем средневековье около 60% населения контролируемой турками Малой Азии было представлено оставшимися со времен Византии христианскими общинами. К середине XX века все они были уничтожены или изгнаны турками-мусульманами, а уже после того, как Турция превратилась в официально толерантное светское государство, произошла всем известная масштабная резня армян. Куда более близкий нам пример — история Косово. Ядро Сербского государства после турецкого и фашистского геноцида потеряло значительную часть населения, одновременно происходил приток в страну албанцев-мусульман, часть которых привлекалась централизованно в качестве трудовых иммигрантов. В последние два века доля косовских албанцев благодаря вдвое более высокой, чем у сербов, рождаемости постоянно возрастала, и они стали численно преобладать в крае. Вместо интеграции, ассимиляции и мирного сожительства двух наций Сербия получила вооруженный конфликт, в результате которого сербы, как сейчас становится очевидно, навсегда утратили часть своей родины. При этом заметим, что свой цивилизационный выбор албанцы-мусульмане сделали в пользу самой нищей и отсталой в Европе, но культурно близкой им Албании, не пожелав жить в куда более «продвинутой» Сербии.

В истории сложно найти аналоги нынешней ситуации, когда процесс смены этносов был бы отягощен добровольным вырождением коренных народностей, но неким подобием и предостережением для нас может служить поздняя Римская империя. «Хотя детоубийство порицалось как преступление, оно процветало, к снижению рождаемости вели излишества в сексуальной жизни, аналогичный эффект имели отказ или длительная задержка от вступления в брак… Серьезное падение численности населения было отмечено на западе Римской империи при Гадриане… Законы Септиумиса Северуса говорили о penuria hominum — нехватке людей. В Греции депопуляция продолжалась на протяжении веков, в Александрии, по подсчетам епископа Дионисия, в его времена (250 г. н. э.) население уменьшилось вдвое… Он печалился о том, что “человеческая раса уменьшается”, — описывает причины падения Римской империи американский историк Виль Дюрант. — Рим был завоеван не вторжением варваров извне, а их приумножением внутри империи… Быстро растущие по численности германские племена не смогли понять римскую культуру и не приняли ее… они думали о ее уничтожении». В общем, с эпохи неандертальцев и до наших дней совместное сожительство культурно чуждых этнических групп, как правило, заканчивалось доминированием одной из них с последующим вытеснением другой, нередко автохтонной, их мирное слияние на этом фоне оказывалось редким исключением. Неприятно и недемократично, зато — правда.

Упомянутые исторические примеры сторонники массовой иммиграции, понятное дело, не приводят, полагая, что национально-религиозные конфликты — проблема прежних социумов с их низкой толерантностью к чужим культурам. В их логике ключевую роль играет абсолютная уверенность в том, что если общество будет совершенно терпимо и уважительно относиться к иммигрантам, если они будут обладать равными правами и всеми возможностями для сохранения своей культуры, то они в это общество непременно интегрируются или, по крайней мере, признают неприкосновенными его ценности. В противном случае вся «иммиграционная» идеология теряет смысл: чужеземцы и их дети смогут демократическим путем, когда станут численно доминировать, отвергнуть демократические же институты и установить свои собственные порядки, вплоть до геноцида некогда коренного населения (как это уже случалось в истории), а первоначальная экономическая выгода от их приезда для местных жителей окажется несопоставимой с последующим социальным негативом.

Но вот с конкретными примерами столь успешной интеграции культурно чуждых иностранцев у сторонников массовой иммиграции дела обстоят куда хуже. До последнего времени в качестве таковых фигурировали страны Западной Европы. До 90−х годов подобный пример действительно еще мог выглядеть привлекательно. Массовая инокультурная иммиграция в толерантные и мультикультурные страны Запада не имела прецедентов и была новым явлением; кроме того, среди приезжих преобладали культурно близкие жители других регионов Европы, а общее число приехавших инокультурных иммигрантов и их доля в общей численности населения до сих пор остаются сравнительно невелики (см. график 10).

С точки зрения социологии первый критический порог для западного мира наступит, когда доля культурно чуждых иммигрантов достигнет 10–15% от общего числа граждан. Столь значимая община уже требует всестороннего представительства в органах власти и коррекции норм государства под свои нужды. Если лет через семьдесят, когда половина населения какого-нибудь европейского государства будет представлена выходцами из Африки и исламских стран и они окажутся такими же, как европейцы, активными сторонниками мультикультурности и демократических ценностей, тогда можно будет говорить об успехах интеграции. Пока же говорить об этом рано.

Впрочем, сейчас пример Западной Европы и других развитых стран уже выглядит несостоятельным и без всяких оговорок: на фоне событий последних лет прежние идеалы пожухли и начали превращаться в пугала. Традиционные язвы инокультурной иммиграции вроде национальных трений, этнической преступности, неподконтрольных властям и разрастающихся этнических гетто дополнились совсем уж неожиданными для толерантных и мультикультурных «хозяев» событиями. Нескончаемая серия террористических атак, массовые погромы, убийства и многочисленные столкновения на расовой, религиозной почве поставили под вопрос уже не только заявлявшуюся ранее успешность интеграции иммигрантов, а саму социальную устойчивость и будущее принявших их стран. Ведь в большинстве случаев преступления совершались своими — иммигрантами, получившими гражданство и множество льгот, либо их детьми, родившимися и выросшими на европейской земле. По результатам исследований американского Центра Никсона, из 373 совершивших преступления (с 1993 года) исламских террористов основная часть была рождена или проживала не в мусульманских странах, а на Западе: среди них было вдвое больше французов, чем саудитов, а британцев было больше, чем суданцев, жителей Йемена, ОАЭ, Ливии или Ливана.

Сторонники массовой иммиграции высказывают немало обоснований временного характера и субъективности интеграционных неудач. Один из вариантов — свести проблему к отдельным «плохим» представителям этнических общин. Но, на наш взгляд, куда объективнее и честнее признать, что значительная часть чуждых европейской культуре иммигрантов вовсе не «плохие», а «другие», для них естественно стремиться к распространению и утверждению не западных, а своих собственных ценностей. Согласно исследованиям британских медиа, 34% местных мусульман хотели бы жить по законам шариата, 26% понимают причины, которые побудили их единоверцев на теракт в лондонском Сити, 10% (а это более ста тысяч взрослых мусульман-британцев) считают террористов «мучениками», а 7% уверены, что теракты — верный способ борьбы за свои права. А ведь это только те, кто не стесняется открыто высказывать свои радикальные взгляды.

Другой способ объяснить неудачи инокультурной иммиграции заключается в критике действий властей (мало работают над их интеграцией) и местного населения (плохо обращаются с чужаками и отделяются от них). Однако и подобные обвинения выглядят предвзято и односторонне. Например, власти Франции и Германии обвиняют в потворстве сегрегации и безразличном отношении к формированию этнических гетто, в то время как в этих странах уже давно действуют законы, ограничивающие предельные доли иностранцев в одном квартале. Как выясняется, «обиженные» обществом сами «обижают» куда чаще: уровень правонарушений и насилия по отношению к представителям других этнических и расовых групп среди приезжих гораздо выше, чем среди коренного населения (см. таблицу 2). В частности, по данным британской статистики, преступления на почве расовой вражды белым большинством этой страны совершаются в 25 раз реже, чем небелым меньшинством. Столкнувшимся с иммиграционными проблемами начали было ставить в пример скандинавские страны, Голландию и Швейцарию. Но «образцово-показательные» государства через несколько лет имели те же проблемы. Например, Дания, которая буквально приютила десятки тысяч беженцев из мусульманских стран и тратила на процент небелых иммигрантов около трети своего соцбюджета, в результате получила рост преступности и изнасилований, требования исламской общины пересмотра не устраивавших ее местных законов.

Примечательно, что наши западные соседи в последние годы переосмысливают свое отношение к концепции мультикультурности, иммиграционному законодательству и, похоже, начинают двигаться в обратном направлении. Например, во Франции по проекту министра внутренних дел Николя Саркози решено увеличить число высылаемых нелегальных иммигрантов до 40 тыс. в год, а министерство внутренних дел Великобритании недавно заявило, что «должно отходить от политической корректной установки, что всякий, кто осмеливается обсуждать проблемы иммиграции, является расистом». США решили-таки построить «Великую Мексиканскую стену» и, несмотря на многочисленные протесты, объявили нелегальных иммигрантов вне закона. Пример наиболее разительной метаморфозы продемонстрировала самая либеральная и мультикультурная Голландия: после убийства исламским фанатиком местного режиссера это государство первым в мире обязало иммигрантов проходить интеграционные курсы и законодательно запретила ношение закрывающей лицо исламской одежды.

Кондопога-Гарлем-Косово

Какая же разновидность иммиграции ждет Россию? Именно инокультурная.

В отличие от богатых США наша страна по-прежнему остается «нищей»: уровень благосостояния у нас в восемь раз ниже американского и даже меньше среднего по миру. Это значит, что мы не имеем возможности отбирать наиболее привлекательных иммигрантов — культурно нам близких, образованных, социально активных, — мы должны будем довольствоваться теми, кто не в состоянии попасть в богатые страны Запада.

Может показаться, что для нас существует потенциальный «этнический резерв» русской диаспоры, которая перед распадом в республиках бывшего СССР насчитывала 25 млн человек. Но часть из них уже в России, оставшиеся обустроились у соседей и в большинстве своем переезжать не планируют. По оценкам социологов и демографов, мы можем рассчитывать в лучшем случае миллиона на три русских репатриантов. Даже ставка на приток любых славянских народностей или, еще шире, — прибалтов, грузин, армян — нас не спасет. Разница в благосостоянии между соседними славянскими республиками и Россией постепенно сокращается, сами эти республики (за исключением Белоруссии) постепенно интегрируются в более богатый Евросоюз, куда по завершении этого процесса, вне всяких сомнений, перенаправится основной поток трудовых мигрантов средней и высокой квалификации. Наконец, во всех вышеупомянутых странах наблюдается депопуляция населения, что не позволяет рассчитывать на их людские ресурсы в долгосрочной перспективе.

Как отмечают сторонники массовой иммиграции, в долгосрочной перспективе основным поставщиком людских ресурсов для нас могут оказаться только государства третьего мира, бедные, плотно заселенные аграрные страны с быстро растущим населением: Китай, африканские государства, Средняя, Южная и Юго-Восточная Азия. Причем Россия вправе рассчитывать преимущественно на приток бедных и наименее образованных сельских жителей, не знающих русского языка (прочие ориентируются на страны Запада). «Мы можем рассчитывать на таджиков, на узбеков… Но нам не обойтись без других иммигрантов, более чуждых нам в культурном отношении… это прежде всего китайцы… еще может послужить источником Африка… И надо этих иммигрантов, если мы хотим получать квалифицированную рабочую силу, учить здесь», — отмечает Жанна Зайончковская.

Сами сторонники иммиграции намекают на то, что эти люди понадобятся России, чтобы закрыть те ниши, которых коренное население чурается, — территориальные (Сибирь и сельская местность), как полагают Жанна Зайончковская и Сергей Караганов, а также социально-экономические (малопрестижные и низкооплачиваемые рабочие места), как отмечает Анатолий Вишневский. Де-факто выходит, что отечественные идеологи массовой иммиграции сами ратуют за сегрегацию — ту наиболее опасную сторону социального явления, которую на примерах развитых стран они жестко критикуют.

Ставка на массовую иммиграцию неизбежно будет сопровождаться и другим негативным последствием. Даже при росте рождаемости на 10–30% для нивелирования демографических проблем нам нужен не только постоянный, но и очень интенсивный приток инокультурных иммигрантов. Только «чтобы удержать на современном уровне численность трудоспособного населения, нам потребуется более миллиона иммигрантов в год», — утверждает Жанна Зайончковская, а для устойчивого развития, сохранения государства в нынешних границах и обеспечения его геополитической безопасности, по мнению сторонников иммиграционной стратегии, — около 2,5 млн приезжих в год. Обе эти цифры беспрецедентно велики по мировым меркам (см. график 11).

«К концу века мигранты и их потомки с высокой степенью вероятности могут составлять более половины населения России. Это будет уже другая страна», — честно отмечает Анатолий Вишневский. Но как-то не верится, что в кратчайшие сроки, в условиях сегрегации, мы сможем успешно ассимилировать мощнейший поток культурно чуждых и хуже всего приспособленных к интеграции (не знающих русского языка и малообразованных) иммигрантов и тем самым окажемся гораздо успешнее любой из европейских стран.

Придется рожать самим

Какой же вывод мы хотим сделать из всего вышесказанного?

Никакой возможности решить собственные проблемы с помощью массовой иммиграции у нашей страны на самом деле не существует. Если больному вместо лечения постепенно заменять поражаемые болезнью органы протезами, у него, может, и возникнет иллюзия временного улучшения, но очень скоро ничего, кроме протезов, от него не останется. Это не означает, что иммиграция недопустима. Напротив, нам нужно постараться привлечь как можно больше культурно близких, образованных и способных легко интегрироваться в российское общество иностранцев, в первую очередь из соседних славянских республик, а для того, чтобы их привлечь и сделать умелый отбор, нам потребуется основательно поработать над своей иммиграционной политикой.

Выход из сложившейся демографической ситуации нам может обеспечить лишь успешное выполнение невероятно сложной задачи — кардинального повышения рождаемости коренного населения. Какие меры здесь будут решающими и необходимыми — это тема отдельного трудоемкого исследования. Отметим только, что меры, недавно принятые правительством — закон о материнском капитале, существенное увеличение «детских» пособий, — хотя и являются шагом в верном направлении, сами по себе недостаточны. Как показывает опыт развитых стран, задача увеличения рождаемости коренного населения потребует от нас мобилизации всех усилий и кропотливой работы во всех сферах общественной жизни, прямые финансовые субсидии здесь будут играть хотя и важную, но все же вспомогательную роль. Например, государству придется развивать систему льготного кредитования и стимулирования коттеджной застройки в противовес «антидетной» многоквартирной. Потребуется тормозить и сглаживать негативные для общества в целом социально-экономические тенденции (рост стоимости жилья и увеличение тарифов ЖКХ, расширение спектра платных услуг и увеличение их стоимости в сфере детского и подросткового здравоохранения и т. п.), особенно больно бьющие по многодетным семьям и способные легко «съесть» все выгоды от дополнительной матпомощи. И это только необходимые, но не достаточные меры. Ведь главная причина низкой рождаемости не в материальном благополучии, а в идеалах и моральных устоях общества. Поэтому важной, а может быть, и главной составляющей демографических перемен должно стать изменение отношения к традиционным семейным ценностям, что необходимо закреплять на разных уровнях: от школьных курсов до художественных фильмов и рекламы на телевидении. Ну и, естественно, успех демографической политики связан и с достижениями в других областях — в борьбе с пьянством, с наркоманией и т. д.

Фактически у России есть последняя возможность исправить ситуацию с рождаемостью в течение ближайших 10–20 лет. Если этого не произойдет, кардинальные изменения возрастной структуры — резкий рост числа пенсионеров при не менее резком уменьшении количества трудоспособных граждан, а также катастрофическое сокращение населения сделают массовую иммиграцию неизбежной. Даже если большинство будет против, она начнется стихийно и помимо воли коренных жителей.

Автор: Иван Рубанов

Смотри также: